Можжевеловый холм
Шрифт:
— Спасибо, — Мемфис пододвинула тарелку ближе, аккуратно свернув тако, прежде чем откусить.
Некоторые повара не любили смотреть, как люди едят их еду. Они боялись отрицательной реакции. Но не я. Мне нравилось наблюдать за первым укусом. В первые дни учебы в кулинарной школе я учился по выражениям, как хорошим, так и плохим.
Вот только мне следовало отвернуться.
Мемфис застонала. Улыбка тронула уголки её губ.
Будь это любой другой человек и я бы похлопал себя по спине
С Мемфис мое сердце бешено заколотилось, а кровь приливала к паху. Наблюдать за тем, как она ест, было эротично. Только ещё одна женщина оказывала такое же воздействие. И она безжалостно меня подставила.
Неприятности. Чертовы неприятности. Мне было нужно, чтобы Мемфис убралась с моей кухни, а вскоре и с моего лофта.
— Это потрясающе, — сказала она.
— Это просто тако, — проворчал я, сосредоточившись на других тарелках. Мне не нужны были ее комплименты. Я бы предпочел, чтобы она возненавидела еду.
— Нокс - лучший, — сказала Элоиза, откусив свой кусочек.
— Давненько никто не готовил для меня, — Мемфис зачерпнула ложку моего свежего пико, готовясь к следующему укусу. — Если не считать Рональда Макдональда.
Рот Элоизы был слишком набит, чтобы она могла говорить, но это не имело значения. Я же тебе говорила, было написано на ее лице. Зазвонил телефон, и она взяла его со стола, заглушая стон при глотании.
— Я должна ответить. Найди меня, когда закончишь, — сказала она Мемфис, взяла свою тарелку и выбежала из комнаты.
Дверной звонок в переулке звякнул. Наш поставщик продуктов приезжал каждый понедельник. Благослови его за то, что он прибыл на три часа раньше. Это был идеальный повод сбежать из этой кухни, но прежде чем я успел сделать шаг, Скип выключил плиту и развязал фартук, — я разберусь. А ты ешь.
— Спасибо, — сказал я сквозь стиснутые зубы.
Я не отнес свою тарелку на табурет рядом с Мемфис. Я поглощал тако, стоя рядом со столом для готовки. Звук нашего жевания смешивался с приглушенным голосом Скипа, который болтал с водителем доставки.
Затем зазвонил телефон.
Мемфис отложила еду и достала телефон из кармана. Она нахмурилась, глядя на экран, затем отключила вызов. Не прошло и двух секунд, как он зазвонил снова. Она отклонила и его.
— Извини.
— Тебе нужно ответить?
— Нет, все в порядке, — только вот напряжение на ее лице говорило о том, что это не так. И она больше не притронулась к еде. Какого черта? — Спасибо за обед. Было очень вкусно.
Я отмахнулся от нее, когда она встала, чтобы убрать свою тарелку.
— Просто оставь это.
— О, хорошо, — она вытерла руки о свои серые брюки. Ее черный свитер висел на плечах,
Скип спустился по коридору с коробкой и поставил ее на стол. За ним шел курьер с тележкой.
Я расписался за заказ, затем начал убирать продукты в холодильник.
— Так кто это была? — спросил Скип. — Новая портье?
— Горничная.
Он усмехнулся.
— Она красавица. Заинтересовала?
— Нет, — солгал я, взяв яблоко, чтобы провести большим пальцем по упругой, восковой кожице. — Как только обеденный ажиотаж закончится, давай сделаем яблочный пирог или два для десертного меню на ужин.
В другой жизни, в другом мире я бы преследовал такую женщину, как Мемфис. Но последние пять лет я провел в реальности.
Она была служащей отеля. Моей временной арендаторшей. Не более того.
Мемфис Уорд не моё собачье дело.
3. МЕМФИС
Часы на микроволновке насмехались надо мной, пока я вышагивала по лофту. При каждом повороте зелёное свечение привлекало моё внимание и вызывало вздох отчаяния.
Три девятнадцать утра.
Дрейк плачет с часу.
Я плачу с двух.
— Малыш, — слеза стекала по моей щеке. — Я не знаю, чем тебе помочь.
Он вопил, его лицо покраснело и нос сморщился. Он выглядел таким же несчастным, как и я.
Я кормила его из бутылочки. Я меняла ему подгузник. Я пеленала его. Я разматывала его. Я качала его на руках. Я прижимала его к плечу.
Ничего не помогало. Ничто из того, что я делала, не могло заставить его перестать плакать.
Ничего из того, что я делала, не было... правильным.
Неужели все молодые матери чувствуют себя такими беспомощными?
— Ш-ш-ш. Ш-ш-ш. Ш-ш-ш, — я подошла к открытому окну, мне нужен был свежий воздух. — Всё хорошо. Всё будет хорошо.
Перед отъездом из Нью-Йорка его педиатр сказал мне, что колики обычно достигают своего пика в возрасте шести недель, а затем начинают уменьшаться. Но Дрейку, казалось, становилось всё хуже.
Его ноги окоченели. Глаза зажмурены. Он извивался так, будто я была последним человеком на земле, с которым он хотел бы остаться.
— Всё хорошо, — прошептала я, мой подбородок дрожал. Это пройдёт. В конце концов, это пройдёт. Он никогда не узнает, как он мучил меня в младенчестве. Он никогда не узнает, что я была на самом дне. Он никогда не узнает, что быть матерью так чертовски тяжело.
Он бы просто знал, что я люблю его.
— Я люблю тебя, малыш, — я поцеловала его в лоб и закрыла глаза.