Мрачный Жнец (сборник)
Шрифт:
— Да.
Наклонившись, она сгребла с дорожки немного гравия и стало рассеянно бросать камешки в пруд.
— А что, у меня с бровями действительно так худо? — сказала она. Мор слегка запнулся.
— Боюсь, что да.
— Ох…
Шлеп, шлеп. Карп презрительно следил за ее действиями.
— А у меня — с ногами?
— Да. Прости.
Мор судорожно зашарил по своему скудному репертуару светской беседы и, не найдя там подходящей реплики, сдался.
— Ерунда, — галантно произнес он. — Зато ты, по крайней мере, можешь воспользоваться
— Он очень добр, — сказала Изабель, проигнориров это замечание. По-своему. Рассеянно добр.
— Он ведь не твой настоящий отец, я правильно понимаю?
— Мои родители погибли, пересекая Великий Неф. Это было давно. Я думаю, они попали в бурю. Он нашел меня и взял к себе. Я не знаю, почему он это сделал.
— Наверное, почувствовал жалость к тебе?
— Он никогда ничего не чувствует. Я говорю это вовсе не со зла. Ему просто нечем чувствовать. У него нет этих, как-их-там-называют, желез. Наверное, он подумал жалость ко мне.
Она обратила бледное круглое лицо к Мору.
— Я никому не позволю говорить о нем плохо. Он старается, как может. Просто у него так много забот. Так много того, о чем надо думать.
— Мой отец был немного такой. То есть, я хочу сказать, он есть немного такой.
— Однако, полагаю, у него имеются железы.
— Думаю, да, — кивнул Мор, опять неловко поелозив. — Не то чтобы я когда-нибудь серьезно о них задумывался, о железах.
Сидя бок о бок, они задумчиво пялились на карпа. Карп пялился на них.
— Я только что нарушил весь ход истории, — высказал Мор то, что камнем лежало у него на сердце.
— Да?
— Понимаешь, когда он попытался убить ее, я убил его. Но загвоздка-то вся в том, что согласно истории она должна была умереть, а герцог — стать королем. И худшее во всем этом, самое худшее, это то, что хотя он прогнил насквозь, но в итоге он сумел бы объединить города, превратив их в федерацию. И книги говорят, что вслед за этим настанет столетие мира и изобилия. Я хочу сказать, по всем признакам должно настать царство террора или что-то в этом духе, но истории, очевидно, время от времени нужны люди такого типа. А принцесса была бы просто очередным монархом. То есть неплохим монархом, на самом деле довольно хорошим, но не тем. А теперь всего этого не произойдет, история крутится вхолостую, и во всем виноват я.
Он умолк в тревожном ожидании ответа.
— Знаешь, ты был прав.
— Прав?
— Нам действительно надо было принести крошек, — сказала она. — Думаю, они ищут себе еду в воде. Жучков всяких…
— Ты слышала, что я говорил?
— О чем?
— О-о… Так, ни о чем. Ничего важного. Извини.
Изабель вздохнула и поднялась со скамьи.
— Наверное, тебе нужно идти, — промолвила она. — Рада, что мы уладили недоразумение с браком. Было довольно приятно побеседовать с тобой.
— Мы могли бы установить взаимоотношения типа «ненависть-ненависть».
— Я обычно не вожу компанию с сотрудниками отца. — Она как будто не могла найти в себе
— А, не водишь… — это было все, что он смог придумать.
— Полагаю, сейчас тебе пора приступать к работе.
— Более-менее.
Мор поколебался. Он чувствовал, что разговор каким-то неуловимым образом сместился. Раньше они скользили по поверхности, а теперь углубились в сферы, не совсем понятные ему.
Послышался звук, подобный…
Он вызвал в Море одно яркое воспоминание. Тоска по дому резанула ему сердце, когда он как наяву увидел двор своего старенького дома. Во время суровых Овцепикских зим семья держала выносливых горных торгов во дворе. Им подстилали солому, и всю зиму они кудахтали в ней. Время от времени двор засыпали свежей соломой. Ко времени весенней оттепели толщина «культурного слоя» достигала уже нескольких футов, а сам двор был покрыт коркой довольно прочного льда. При достаточной осторожности можно было пересечь двор по льду. При недостаточной вы погружались по колено в концентрированное гуано.
Затем, когда вы вытаскивали ногу, ваш ботинок, зеленый и дымящийся, издавал характерный звук. И для Мора этот звук был таким же провозвестником наступающей весны, как птичье пение или жужжание пчел.
Это был тот же самый звук. Мор инстинктивно проверил состояние своих ботинок.
Изабель плакала. Но не легкими, подобающими девушке всхлипами. Она рыдала в голос и захлебывалась, разевая рот во всю ширину. Это было как пузыри, исторгаемые подводным вулканом. Они борются друг с другом, каждый рвется попасть на поверхность первым. Это были рыдания, долго подавляемые и наконец вырвавшиеся, созревшие за бесконечно однообразные и унылые дни.
— Э-э-э? — произнес Мор.
Ее тело сотрясалось, подобно водяному матрасу в зоне землетрясения. Она отчаянно зашарила в рукавах в поисках носового платка, но в данных обстоятельствах от него было не больше пользы, чем от бумажной пилотки во время грозы. Она попыталась произнести что-то, но сумела издать лишь поток согласных, прерываемых рыданиями.
— Что-что? — уточнил Мор.
— Я сказала, как ты думаешь, сколько мне лет?
— Пятнадцать? — рискнул он.
— Мне шестнадцать, — возопила она. — И как ты думаешь, в течение какого времени мне шестнадцать?
— Прости, я не пони…
— И не поймешь. Никто не поймет. Она еще раз высморкалась. Несмотря на трясущиеся руки, она очень тщательно засунула изрядно намокший платок в рукав.
— Тебе позволено выходить отсюда, — сказала она. — Ты пробыл здесь достаточно долго, чтобы заметить. Время здесь стоит на месте, разве ты не видишь? Что-то проходит, но это не реальное время. Он не может создать реальное время.
— О! — только и мог выдавить он. Она заговорила вновь — тонким, звенящим, сдержанным и смелым голосом человека, который, несмотря на подавляющий перевес противника, все же овладел собой. Но в любой момент может приняться за старое.