Мстислав Великий
Шрифт:
Микита воровато оглянулся по сторонам, склонил голову к уху соседа. «Ночью же и уходим», — порешили мужики.
Дозорные доносили, что войско Мстислава идёт от Ростова прямым путём, но идёт не торопясь, ибо что ни день пристают к нему люди. Не только ростовцы пополняли его дружину — но и суздальцы. Утекали мужики, взятые в ополчение, даже у бояр в дружинах недостача ратников, а иные бояре так вовсе на сторону поглядывали и ко двору который день не являлись.
Когда Ярослав наконец пробился к брату, тот стоял у окна и смотрел на спускающийся на город вечер. Солнце сошло к западу, вызолотило маковку церкви Святого Дмитрия, его косые лучи падали
— Ты?
— Я, — с удивлением откликнулся Ярослав.
— Что слышно? Где Мономашич?
— Не ведаю...
— «Не ведаю!» — передразнил Олег. — Эдак всю обедню проспите! А Мономашич явится по наши души и... — Он прервал сам себя, горько махнул рукой и заходил по покою широкими шагами загнанного зверя.
Ярослав внимательно следил за мечущимся братом. Он пошёл за ним не только в силу кровных уз, но и из привязанности — проживший много лет за границей, Ярослав не сошёлся близко ни с кем из внуков и правнуков Ярослава Мудрого и, кабы не мятежный духом Олег, вовсе чувствовал бы себя на родине чужим.
— Ещё не поздно, — начал он.
— Что? — резко остановился Олег. — На поклон к Мономашичу пойти? Ключи от города отдать? А самим куда? Изгоями — из милости в захудалом городце век доживать? Иль вовсе — на чужой стороне счастья искать?
Ярослав покачал головой. Он был ребёнком, когда мать, Ода фон Штаде, бежала с ним после смерти отца в Германию. Родня деда, графа Леопольда фон Штаде, не жаловала мальчика. Горько было думать, что ещё раз придётся испытать то, давнее, детское.
— Но разве можем мы бороться против всей Русской земли? Великий князь Святополк...
Он меня стола в Черниговской земле лишал, из Стародуба гнал, а после грамоты слал — чтоб явился я на суд. А судить меня хотел всем народом. Это чтоб меня, князя, чернецы да смерды вонючие судили?
— Владимир Мономах...
— Он-то и есть мой первый враг! — задыхаясь от горечи и бешенства, выкрикнул Олег. — Спит и видит всю Русь под себя подмять по примеру деда Ярослава да отца своего, Всеволода. И сыны его хороши! Яблоко от яблони недалеко падает... Изяслав города мои занял, а Мстислав меня самого хочет взять? Не бывать тому! — В два прыжка он подбежал в окну, глянул невидящим оком на успокаивающийся перед сном Суздаль. — Не получишь ты ни града сего, ни меня! — крикнул в слюдяное оконце и погрозил кулаком в закат.
Ярослав напрягся. По его разумению, это значило, что Суздаль будут защищать до последней капли крови, и он недоумевал, достанет ли у суздальцев сил — бегут люди из города, напуганные силами подходящего Мстислава.
— Подымай дружину, брат, — властно и холодно приказал Олег. — Уходим.
— Сейчас? — ахнул Ярослав. — В ночь?
— В ночь. Идём в Муром. Наш город, стоять за нас будет крепко.
— А Суздаль?
— Жечь! — И, обернувшись на изумлённый возглас брата, Олег зло добавил: — Чтоб не в радость была Мономашичу победа!
Город занялся с двух концов — от княжьего подворья и от ворот, через которые на рысях, похватав лишь самое ценное, выскочила дружина братьев-князей. Верные люди, оставленные в Суздале, пустили красного петуха. Они же, дождавшись, пока пламя расплеснётся по кровлям и заборам, не давали затушить, втихомолку подкидывали головешки на дворы, суетились больше всех, мешаясь
Дерево горит быстро. Невесть откуда взявшийся ветер гонял искры и хлопья пепла, раздувал огонь. Зарево разгоралось, освещая на целую версту всё вокруг.
Задержавшись на берегу реки Каменки, Олег обернулся и долго смотрел на охваченный огнём город. Уже мимо прошли его ближние дружинники и возок с сыновьями. Уже обогнал его Ярослав, миновала дружина и тянулись последние подводы обоза, при князе осталось лишь трое дружинников, а он всё стоял, глядя на зарево.
Мстислав зарева не видел — в ту пору он был слишком далеко от Суздаля, шёл берегом Нерли. Лишь вечером второго дня подошёл к городу.
Нерадостной вышла встреча. От Суздаля, славного своими теремами и собором, остались груды головешек. Сиротливо высилась обугленная, почерневшая церковь Святого Дмитрия да монастырский двор — сюда, под защиту каменных стен, бежали люди. Здесь монахи наравне с мирянами встали наперекор огню. Да, камень не дерево — пламени не по зубам. По развалинам ходили погорельцы, рылись в ещё тёплой золе, ворошили угли, пытаясь найти уцелевшее добро. Где-то раздавались плач и стон. Голосили бабы, причитая над порушенным жильём. А мелкий осенний дождь, предвестник близких зимних холодов, сеял и сеял из низкого пухлого облака.
5
Жизномир был горд Князевым поручением. Мстиславу он служил ещё в те поры, когда два года назад отец отозвал того из Новгорода, посадив в Курске. Жизномир родом был курянин, служил у боярина, но перешёл к Мономашичу, едва тот утвердился в городе. Отец был меньшим боярином, и Жизномир мечтал превзойти отца.
Не щадя коней, он продирался по раскисшим от поздних дождей дорогам, спеша нагнать Олега Святославича прежде, чем тот растворится в вятичских лесах. Хоть и победил и казнил последнего природного вятичского князя Владимир Мономах, иные из обитателей рязанских и муромских лесов до сей поры придерживаются старой веры и готовы драться со всеми, кто восстаёт против них.
Жизномиру повезло — он нагнал Олега на высоком берегу Оки в двух десятках вёрст от Мурома. Дозорные братьев-Святославичей первыми заприметили гонца и окружили, останавливая. Сгоряча чуть было не подрались. Готовые в каждом видеть вражеского наворопника (разведчика. — Прим. авт.), ратники уже схватились за мечи, но Жизномир вовремя вспомнил о грамоте князя Мстислава.
Гонца привели в маленькую изобку, где в полутьме, у грубо сколоченного стола, уставленного снедью, его встретили князья. Ярослав как сидел, так и остался сидеть, кутаясь в полушубок, а Олег порывисто шагнул навстречу. Глаза его сверкнули, как у зверя.
— Здрав будь, князь Олег Святославич с братом своим, — выговорил Жизномир и, сняв шапку, перекрестился на маленький образ в уголке за печкой.
— И ты... здрав будь, — отрывисто бросил Олег. — Кто таков, с чем пожаловал?
— Посол я от князя моего, Мстислава Владимирича Новгородского. Послан к тебе, княже, с грамотой от крестного сына твоего.
— Ишь! С грамотой, слыхал? — мигнул Олег Ярославу. — Давай.
Жизномир откинул полу свиты — в подкладку был вшит свёрнутый в трубку лист пергамента. Олег с нарочитой неохотой принял, развернул. Он старался казаться спокойным, губы презрительно кривились. Жизномир, впервые видевший Олега, счёл его спесивым гордецом, что не желает видеть далее своего носа, но Ярослав, лучше знавший брата, понимал — внутри Олега идёт яростная душевная борьба. Он вёл войну за правое дело, но всё вокруг указывало: ошибался.