Мучная война
Шрифт:
Встав с кресла, он засеменил по комнате.
— Я недоволен, да, недоволен этим господином, столь щепетильным, что стоит мне только потребовать от него разъяснений относительно его деятельности и его тайных связей, как он немедленно встает на дыбы. Так что, сударь, буду вам весьма признателен, если вы разузнаете все возможное о загадочном поставщике новостей нашего аббата. Тем более что я не очень уверен в точности донесений Жоржеля…
Он вздохнул.
— …увы, такое случается, и весьма часто, ибо людей можно подкупить… С помощью Бретейля вы также доставите мне донесение о недавнем расширении границ империи, и в частности, в Молдавии: территория, численность и характер войск, расквартированных там, и разного рода сведения, кои мне весьма приятно получить, хотя господин аббат почему-то считает, что они интереса не представляют, а значит, не сыщут ему славы.
— А вы, господин граф, — обратился он к Сартину, — уточните все детали с господином комиссаром, который по такому случаю отправится в путешествие под именем маркиза де Ранрея. Позаботьтесь сообщить ему все, о чем мы с вами говорили. У меня в министерстве ему откроют неограниченный кредит. И позаботьтесь
Вернувшись в Париж, Сартин и Николя немедленно принялись за работу. Сартин, всегда очень предусмотрительный, когда ему приходилось лично заниматься каким-либо делом, поведал, какой предлог избрали для поездки Николя. Барон де Бретейль не сумел взять с собой бюст королевы, который та хотела подарить матери, ибо Севрская мануфактура не успела справиться с заказом до его отъезда. Николя поручалось сопроводить бюст и вручить его августейшему адресату. Чтобы придать больше блеска и правдоподобия его миссии, ему для сопровождения предавался шевалье де Ластир, имевший чин подполковника. Для путешествия выбрали просторную дорожную карету, в качестве лакея и телохранителя велено было взять Рабуина. Николя заметил, что Бурдо… Но Сартин не пожелал ничего слушать: он только что снова занял место начальника полиции, одновременно продолжая управлять своим морским министерством. Опыт инспектора и полное доверие, которым он пользовался у Сартина, делали его совершенно незаменимым в отсутствии следователя по особым делам.
Николя напомнил, что владеет только английским языком и без знания немецкого рискует провалить задание. Поэтому он абсолютно уверен, что ему следует взять в поездку доктора Семакгюса, и полагает, что генерал-лейтенант его поддержит.
Выдающийся ботаник, доктор часто высказывал желание посетить Ботанический сад императора Франца I в Шенбрунне и встретиться с учеником Жюсье Николаусом фон Жакеном, известным своими путешествиями на Антильские острова и в Колумбию. Растения, привезенные им из этой экспедиции, стали украшением императорского Ботанического сада. Из духа противоречия Сартин немедленно воспротивился, заявив, что речь идет отнюдь не о научной экспедиции. Однако, узнав, что корабельный хирург прекрасно говорит по-немецки, изменил свое мнение. К тому же Семакгюс всегда был готов дать дельный совет, а в случае необходимости и обнажить шпагу. Наконец Сартин выдал комиссару солидную сумму наличными и векселя на один из венских банков. На следующий день Николя явился к утреннему туалету королевы; та, как обычно, одарила его обворожительной улыбкой, а услышав, что «Компьеньский рыцарь» сопровождает ее бюст, изготовленный для «дорогой маменьки», захлопала в ладоши. Австрийский посол Мерси-Аржанто, присутствовавший при встрече, заверил его в своей поддержке, предложил свои услуги и пообещал рекомендательные письма, кои ему доставят сегодня же вечером. Посол знал комиссара со времен визита эрцгерцога Максимилиана во Францию. Набросав записку для Марии Терезии, королева передала ее посланцу и, рассмеявшись, попросила подтвердить императрице, что записка написана ее собственной рукой. Спускаясь по лестнице, Николя пообещал самому себе непременно раскрыть тайну просьбы королевы; услышав торопливые шаги, он, обернувшись, увидел, что его догоняет австрийский посланник; настигнув Николя, Мерси-Аржанто, задыхаясь, сообщил ему, что с недавнего времени королева усердно работает над своим почерком, дабы он не походил на детские каракули.
Когда на улице Монмартр стало известно, какое путешествие предстоит Николя, все сначала пришли в восторг, а потом разволновались. Узнав, что ему не придется сопровождать комиссара, ибо Сартин посчитал его незаменимым, Бурдо встревожился и одновременно преисполнился гордости; после некоторых размышлений он решил, что высокое доверие, оказанное ему начальником полиции, вполне компенсирует его разочарование. Рабуин запрыгал от радости и тотчас помчался покупать ливрею, приставшую его временным обязанностям. Выслушав сообщение о предстоящей поездке, раскрасневшийся Семакгюс велел доставать его походный чемодан. Николя помчался в Версаль поцеловать мадемуазель д’Арране, которая так страстно умоляла взять ее с собой, что ему пришлось урезонивать ее и убеждать в неуместности подобной просьбы. Приготовления шли полным ходом. Николя обдумывал, что уложить в багаж, и в частности, какую взять с собой одежду, ибо ей следовало не только соответствовать погодным условиям, но и подходить для самых разных случаев. С помощью инспектора Бурдо он раздобыл также маскарадный гардероб, тщательно отобранные и разрозненные предметы одежды, подходящие для переодевания. Кухарки с улицы Монмартр, Марион и Катрина, а также присоединившаяся к ним Ава объединили усилия и снабдили путешественников обильной и удобной для транспортировки едой, а также бутылками, дабы было чем эту еду спрыснуть. В квадратной ивовой корзине выстроились, уложенные заботливой рукой, паштеты, всевозможные колбасы, бисквиты и сухарики, а также множество глиняных горшочков с желе и вареньями. Рабуин отыскал почти новую дорожную берлину, запряженную шестеркой лошадей, с кучером и форейтором. Во вместительный деревянный ящик, заполненный соломой, заботливо уложили бюст королевы, обернутый в два слоя тика.
В среду, 15 февраля, все, несмотря на холод, ранним утром собрались возле дома Ноблекура. Рабуин, в малиновой ливрее с серебряными кантами, наполовину скрытой плащом из грубой шерсти, притулился возле кучера, форейтор в высоких сапогах оседлал одну из лошадей в упряжке. Шевалье де Ластир, возраст коего не поддавался определению, возможно из-за гладко зачесанных назад и заплетенных в косу волос, прибыл вовремя, как и следует приятному попутчику; на нем был кавалерийский плащ темно-красного цвета.
Доктор Семакгюс зябко кутался в плащ с воротником из выдры, лицо его скрывала надвинутая на лоб шапка из того же меха. Николя облачился в творение мэтра Вашона, своего портного, соорудившего для него широкий плащ с собольим воротником и множеством карманов. Вокруг шеи он обмотал кашемировую шаль, подарок Эме д’Арране; он обещал Эме носить шаль на протяжении всего путешествия, и сейчас с наслаждением вдыхал исходившей от нее аромат вербены.
Золото, которым его щедро снабдили Вержен и Сартин, явно не лишнее. Пятьдесят девять подстав отделяли Париж от Страсбурга, а так как ехали они в достаточно громоздкой карете, расходы только в пределах королевства наверняка достигнут многих сотен ливров. Во Франции им предстояло проехать Шалон, Сен-Дизье, Бар-ле-Дюк, Нанси, Люневиль, Фальсбург и Саверн. Заглянув в справочник королевской почты, они узнали, что не только в Страсбурге, но и в иных местах, в случае если карета приезжает после закрытия ворот, надо, помимо дорожной пошлины, заплатить станционному смотрителю по десять су с лошади. В Вене же лучше нанять тамошний экипаж, более приспособленный для передвижения в лабиринте городских улочек.
Разговоры об удобствах, доступных путешественникам, растопили лед в отношениях с шевалье де Ластиром. Он оказался знатоком денежных единиц различных государств, и даже раздал всем квадратные листочки бумаги с табличкой обменных курсов. Со знанием дела он объяснил, что австрийский кронталер равен двадцати четырем ливрам, или одному золотому луидору, но если в одном ливре двадцать су, а в одном су четыре лиара, то, следовательно, лиар эквивалентен пфеннигу, ну а отсюда вытекает… На этом месте он окончательно запутался в своих рассуждениях, и там, где речь явно шла о флоринах, у него почему-то появились крейцеры. В конце концов он попытался перевести пфенниг в индийские анны. Семакгюс, ходивший всеми широтами, попытался ему помочь, однако безуспешно. Компания, к которой присоединился продрогший на козлах Рабуин, развеселилась; корабельный хирург вытащил из-под скамьи маленькие деревянные ящички, обитые изнутри листовым железом и наполненные горячими углями. Походные грелки встретили с большим энтузиазмом, а когда на всеобщее обозрение был выставлен походный фарфоровый ночной горшок в кожаном чехле с золотым тиснением по краю, все дружно расхохотались. Но восторгам поистине не было конца, когда хирург извлек на свет божий маленький поставец из черного дерева, открыл его, и все увидели стаканы и четыре складных прибора с рукояткой из перламутра, заключавших в себе одновременно и вилку, и нож. В таких условиях они просто не могли не отведать своих запасов и все послеобеденное время посвятили приятному процессу переваривания пищи.
В дороге дни сливались воедино, отличаясь друг от друга только мелкими происшествиями. Если у одной из лошадей отлетала подкова, а ехать надо было в гору, они высаживались и шли пешком, чтобы облегчить вес кареты. Прибыв на подставу, они немедленно вступали в словесную перепалку, чтобы получить приличную упряжку. Останавливаясь на ночь в грязных придорожных трактирах, им приходилось вести яростное сражение с вездесущей и непобедимой армией клопов. Семакгюс раздал своим товарищам пахучую мазь собственного изготовления, где, судя по запаху, преобладала камфара; состав сей мази корабельный хирург держал в секрете. Обеды сменялись ужинами, иногда достойными внимания, иногда малосъедобными. Они сохранили трепетное воспоминание о пиршестве в гостинице Золотого льва в Витри-ле-Франсуа. Для возбуждения аппетита путешественникам подали лоснящиеся от жира сосиски из Труа, обжаренные на сковороде. За ними последовал великолепный паштет из кролика, для которого, как объяснила хозяйка, она лично несколько дней выдерживала кусочки мяса в маринаде из смеси красного вина и сливовой настойки, а для лучшего сохранения аромата она намеренно не отделяла мяса от костей. Затем замаринованное мясо долго упаривалось вместе со свиным салом под корочкой из теста, в серединке которой она проделала дырочку для выхода пара. Пир завершился кусочком террина из кабаньей головы. Местный мягкий сыр с плесенью послужил прекрасным дополнением к вину с виноградников Шампани. Однако они напрасно попытались разведать секрет вкуснейшего пряного сыра: хозяйка лишь уточнила, что перед подачей на стол она щеткой промывает его в большом количестве воды. Ее сообщение и вовсе окутало сыр покровом таинственности.
В довершение трапезы принесли огромное блюдо хвороста, воздушных ромбиков из легкого теста, обжаренных в масле и посыпанных сахаром. Семакгюс заявил, что это лакомство прекрасно дополнит омлет его собственного изобретения. Дабы слова не расходились с делом, он метнулся к очагу, схватил пару десятков яиц, решив, что их достаточно для четырех отменных едоков, и в мгновение ока разбил их, отделяя желтки от белков. Желтки были смешаны и взбиты с сахаром при помощи вилки, а белки взбиты венчиком в крепкую пену. Затем обе массы осторожно соединили вместе и аккуратно вылили на большую сковороду, где уже шкворчало сливочное масло. Под действием жара на глазах у изумленных путешественников омлет вздулся до невероятных размеров. Семакгюс обильно посыпал омлет сахаром, а затем, достав из-за пазухи фляжку выдержанного рома, вылил изрядное количество содержимого на сковороду и поставил ее на огонь. Ловко стряхнув пахнущий карамелью омлет на блюдо, он полил его алкоголем, подожженным с помощью головешки. Синеватый свет озарил радостные лица сотрапезников. Хрустящий хворост прекрасно сочетался с нежным сладким вкусом пышного омлета, глазированного сахарной корочкой. Путешественники надолго замолчали, и только чей-нибудь восхищенный вздох время от времени нарушал тишину.
Зима никак не хотела уходить; холод столь прочно укоренился в жилищах, что даже самый жаркий и постоянно поддерживаемый огонь не мог их согреть, невзирая на старательно законопаченные щели. По наблюдениям Николя, крестьяне, встреченные ими на почтовых станциях, выглядели чрезвычайно озабоченными: ведь суровая зима пришла на смену чрезвычайно холодной осени. Говорили, что щедрый урожай фруктов уже погиб. Многие опасались голода и разорения, двух бедствий, предвестницей которых обычно является долгая и холодная зима. Действительно, в иные дни иней не таял до самого полудня, и только когда солнце смягчало разлитый в воздухе холод и растапливало снег, начинали подтаивать и наледи. По ночам дули прилетевшие с севера ветры, приносившие с собой снеговые тучи, и природа вновь застывала до следующего полудня.