Мучные младенцы
Шрифт:
Саймон нежно похлопал куклу по животу.
— А посмотри на Робина, — продолжал он. — Ведь он вообще-то спокойный парень. Он никогда не возмущается, когда Старый Мерин ругает его за то, что он держит на парте свою коллекцию катышков от ластика, не обижается на Уэйна, когда тот шутит, что у него обе ноги — левые. Он никогда не бесится из-за такой ерунды.
Саймон смотрел поверх головы куклы на темную воду. И ведь не случилось же ничего необычного, думал он, что могло вывести Робина из себя. Ничего, что могло бы так взбесить его. Ведь Гуин всего лишь
— Зачем?
— Списать домашнюю работу.
— Это не ко мне, — заявил Уэйн. — Я все сделал неправильно.
— И я тоже, — заверил его Джордж. — Картрайт сказал, что даже безмозглый тролль написал бы лучше.
Гуина, ясное дело, совершенно не интересовало качество выполненной работы.
— Картрайт просто велел сделать ее, — пояснил он. — Он не говорил, что надо сделать ее правильно.
— Возьми мою, если хочешь, — предложил Робин. — Мистер Картрайт никогда особо не ругал меня — видимо, мои работы ему нравятся.
— Отлично, — ответил Гуин. — Беру твою.
И он встал рядом с Робином, пока тот копался в своей сумке, отодвинув в сторону учебник по математике и новый иллюстрированный французский словарь, который мистер Дюпаск всучил ему в то утро. Пытаясь найти тетрадку с домашней работой, он так увлекся, что мучной младенец выпал из сумки прямо в грязь.
— О, черт!
Подняв его, Робин стряхнул песок и грязь и передал младенца Гуину на хранение.
Как и полагается, Гуин тут же уронил его.
Младенец снова упал в грязь. На этот раз Робин подобрал его, покрепче усадил на куст рядом с дорожкой и снова занялся поисками. Он так яростно рылся в своей сумке, что не услышал, как у него за спиной раздался легкий треск мешковины. И только когда мешковина прорвалась настолько, что младенец шлепнулся из куста обратно в грязь, подняв вокруг себя легкое мучное облако, Робин понял, что произошло.
И тут он вышел из себя.
— Черт! — заорал он. — Черт! Черт! Черт!
Гуин нервно отступил назад. Это из-за него он так злится? Нет. Он бесится из-за мучного младенца. Подняв его с земли, Робин стал трясти его так, что посыпалась мука.
— Черт! Черт! — вопил он, дубася его что было сил.
Вокруг летали облака мучной пыли.
Робин как с цепи сорвался.
— Береги своего мучного младенца! — кричал он, передразнивая взрослых, которые пилили его все эти дни. — Не забудь! Неси его туда! Неси его сюда! Как следует привяжи его к багажнику! Не потеряй! Не урони в грязь!
С каждым выкриком он отвешивал мучному младенцу новый удар.
— Не промочи! Не испачкай! Смотри, чтобы он не упал! Веди себя так, будто он настоящий!
Теперь он уже тряс его так сильно, что разрыв увеличился и мука посыпалась на землю.
— Будто ты настоящий? Отлично, я буду вести себя так, будто ты настоящий! Если бы ты был настоящий, если бы ты был мой, я бы выкинул тебя в канал!
И, у всех на глазах, он занес йогу, подбросил мешок и ударил.
Плюх!
Сидя на скамейке, Саймон вспомнил, как быстро скрылся под водой рваный мешок и развеялась с дорожки просыпавшаяся мука. Не прошло и минуты, а от младенца не осталось и следа, кроме нескольких печальных пузырей, всплывших на поверхность.
Саймон крепко прижал свою куклу к груди.
— Я многого не знаю, — сказал он ей. — Но я точно знаю одно: я никогда с тобой так не поступлю. Никогда.
И в ту минуту он верил в свои слова.
7
Вдень шестнадцатый четвертый «В» был совершенно невменяем. Филип Брустер упал со стула, доказывая, что китайцы — самые высокие люди на свете. Луис Перейра то и дело выдвигал свою парту в проход — как оказалось потом, Генри убедил его, что паук у него над головой смертельно опасен и пускает ядовитые слюни. Билл Симмонс пририсовывал довольно неприятные завитушки к татуировке в виде трупной мухи, которую он изобразил у себя на предплечье. И даже Робин Фостер, с которым обычно не возникало особых проблем, пулялся своими катышками в петунию на подоконнике.
— Так! — сказал мистер Картрайт. — Я знаю, что мы сделаем. Давайте-ка почитаем ваши дневники.
Он подождал, пока стоны не достигли апогея.
— Или… — угрожающе начал он. — Просто попробуем переписать вчерашнюю контрольную, которую вы так отвратительно написали.
Все тут же расселись на свои места, готовые слушать. Гуин Филлипс нежно положил голову на мучного младенца, как на подушку. Его веки сомкнулись, большой палец заполз в рот. Никто не смеялся. Для них это был знак, что сегодня им позволили взять тайм-аут. Они снова были в детском саду.
Все поспешили устроиться поудобнее. Некоторые в подражание Саймону даже посадили своих младенцев на парту, словно младенцы тоже собирались слушать.
Мистер Картрайт приступил к делу.
— Начну с Генри, — сообщил он. — Генри, день девятый.
Кулак Генри победно взметнулся вверх.
Мистер Картрайт начал читать.
— «Я ненавижу своего мучного младенца. Я ненавижу его больше всего на свете. Он весит тонну, не меньше. Я спросил папу, сколько я весил, когда родился, и он сказал, что восемь фунтов, если он не путает с Джимом и Лорой. Восемь фунтов! На целых два фунта больше, чем этот мешок! Я спросил папу, сколько это килограмм, а он разорался, что не собирается делать за меня, домашнее задание — мол, хватит и того, что он готовит мне ужин и чинит велосипед».
Мистер Картрайт остановился.
По классу, среди тех, кто не уснул и дослушал до конца, прокатился глухой рокот одобрения.
— Теперь послушаем, что написал Туллис, — сказал мистер Картрайт. — Раз уж он не пришел сегодня. День восьмой. Замечу, что записи за день второй, седьмой, девятый и тринадцатый странным образом отсутствуют.
Он подождал, пока стихнет смех, и с нескрываемым отвращением стал читать:
— «У моего мучного младенца впереди козявка. Я не снимаю ее. Да и с какой стати, ведь она не моя».