Мудрость чудака, или Смерть и преображение Жан-Жака Руссо
Шрифт:
– Большое спасибо, граф Фернан, – произнесла наконец и она. – Нам здесь очень нравится.
Это прозвучало как «вы мне очень нравитесь».
Долго бродил Фернан в тяжелых думах и грезах. Тереза полна тайн, как сама природа. Когда смотришь ей в глаза, кажется, что заглядываешь в бездны мироздания. Потому-то, наверно, Жан-Жак и связал свою жизнь с нею. В ее лице он обручился с самой природой, сочетающей в себе добро и зло.
И в последующие дни Фернан избегал учителя. Он ходил вокруг да около Летнего дома, заведомо выбирая часы, когда Жан-Жак отсутствовал. Это было подло, нечестно, это было предательством по
Недолгое время спустя, показавшееся ему вечностью, он встретил Терезу. Она собиралась пройти мимо, она как будто торопилась куда-то. Он набрался смелости и спросил, не разрешит ли она задать ей несколько вопросов, касающихся Жан-Жака. Она подумала, потом без всякого смущения ответила, что Жан-Жак рано ложится, еще засветло, поэтому она сможет встретиться с Фернаном нынче же вечером, в девять часов, у моста.
– В эти теплые ночи приятно погулять, – сказала она. Она говорила запинаясь, с трудом подыскивая слова.
Ночь была довольно светлая, все же лесные тропинки и дорожки были затенены и терялись во мраке. Тереза и Фернан разговаривали мало, идти надо было осторожно; время от времени они перекликались, предупреждая друг друга о лежащем на дороге камне или о торчащей ветке. Все, что они говорили, они говорили со стесненным дыханием, сдавленными голосами. Они шли, окутанные таинственностью, атмосферой запретности.
Он был в глубоком замешательстве. Вот он крадется по лесу с этой женщиной, как Николас, животное. Что подумал бы Жан-Жак, увидев его сейчас? А Жильберта? Жильберта отвернулась бы от него навек. Однако оба были бы неправы. Он не преследует здесь целей какого-нибудь Николаев, только интерес к философии привел его сюда.
Они подошли к озеру. Здесь была ива, под которой любил сидеть Жан-Жак. Тереза раздвинула ветви и, легонько переводя дыхание, опустилась на скамью из дерна. Скупым жестом она пригласила Фернана сесть рядом. Скамья была узкая. Они сидели вплотную друг к другу.
Напротив был Остров высоких тополей, в тени которых он и Жильберта пели для Жан-Жака. Серебристо-зеленый свет луны заливал остров.
И вот теперь он, Фернан, сидит здесь с женой и подругой Жан-Жака и намерен выспросить ее о нем, шпионить за Жан-Жаком. Но чувство запретного не было неприятно, оно возбуждало.
Все же он невольно слегка отодвинулся от Терезы. Она чуть заметно удивленно повела плечом.
– Вы хотели что-то спросить меня о Жан-Жаке, не правда ли, господин граф? – сказала она своим грудным голосом.
Он был благодарен, что она нарушила тягостное молчание.
– Да, мадам, – поспешил он ответить. – Было бы очень любезно, если бы вы мне рассказали о нем.
– Что же рассказать вам? – спросила она, помолчав.
Он подумал. Потом сказал:
– Что делает Жан-Жак в часы, когда бывает дома? Работает?
Она, слегка недоумевая, ответила:
– Разумеется, мосье. Он часто возится с засушенными растениями Усердно переписывает ноты.
Фернан терпеливо объяснил:
– Меня не это интересует. Я спрашиваю: пишет ли он какое-нибудь новое произведение?
– Бывает, что и пишет, – приветливо-равнодушно
«Мне не следовало бы слушать ее, – думал Фернан. – Это нечестно. Если она предает его, она делает это по глупости, в простоте душевной. Я же ведаю, что творю».
– Не поздно ли, мадам, для вас? – спросил он. – Быть может, хотите вернуться?
– Нет, ничего, – спокойно ответила она. – Жан-Жак в постели, он спит крепко и хорошо.
Фернан ухватился за ее слова, довольный, что разговор перешел на эту безобидную тему.
– Мосье Жан-Жак, значит, чувствует себя хорошо здесь, в Эрменонвиле? – спросил он.
– Да, – ответила она. – Теперь он, слава богу, здоров. Но всегда можно ждать приступа. Вы ведь знаете, что он ужасно страдает от воспаления мочевого пузыря, у-ре-мии, – раздельно произнесла она медицинское слово. – И приступы всегда случаются в самую неподходящую минуту. Как в тот раз, например, после представления его оперы при дворе, когда ему обещали аудиенцию насчет назначения нам пенсии. Он попросту не мог отправиться к королю. Вы, может, слышали, когда начинается приступ, каждую минуту нужно на двор, понимаете? И это ведь неудобно было бы перед его величеством и всеми этими вельможными господами и дамами. Когда у него приступ, он всех гонит от себя, только мне разрешает оставаться. Ухаживать за таким больным не так-то просто. Надо вводить зонд, и боже сохрани, чтобы было больно, – Жан-Жак очень нетерпеливый, а это, правда, ужасно болезненно. И он, конечно, ворчит и очень раздражается. Но я привыкла, я не жалуюсь.
Значит, не из гордости свободолюбивого человека отказался тогда Жан-Жак от аудиенции у короля, все дело было в его недуге! Фернан крепко сжал губы. Нет, это не может, не должно так быть. Это лишь так преломилось в ее примитивном сознании. «Надо уйти, надо уйти, – думал он снова и снова. – Я шпионю за обнаженным Жан-Жаком. Я выспрашиваю эту женщину, невинную и не ведающую стыда, как сама природа. Этого нельзя делать. Это значит: красть плоды с древа познания. Я не смогу больше смотреть Жильберте в глаза. Нет, я не имею права слушать ее».
Но Тереза спокойно сидела на скамье, явно желая продлить свиданье, а он все никак не мог придумать предлога, чтобы встать и уйти. Он спросил:
– Ведь вы уже не один десяток лет замужем за Жан-Жаком, не правда ли, мадам?
– Замужем только десять лет, – ответила она без всякого смущения. – Но живу я с ним с восемнадцати лет. Жан-Жак вытащил меня тогда из ужасного отеля. Другие мужчины ко мне приставали, а он за меня заступился. Он был очень добр ко мне. Но и я за ним тоже, всегда очень хорошо ходила. И вдруг на него какая-то блажь нашла, и он на мне женился. Свадьбу справили прямо на диво. Мы тогда жили в Бургуэне, в гостинице «Золотой колодец». Он пригласил двух приятелей – артиллерийских офицеров, заказал отдельную комнату и произнес замечательную речь. «Итак, я женюсь на этой женщине, которая есть сама природа», – так он сказал. Мы все умилились, а потом был замечательный ужин, и мы пели. – Она рассказывала медленно, но не от смущения: она с трудом подбирала слова.