Мудрость Хеопса
Шрифт:
Нафа довольно улыбнулся — сын дарил ему счастье наравне с любовью к искусству — и взял его на руки. Тут Джедеф смог объявить родным прекрасные новости:
— Скоро и я смогу стать отцом!
Все удивились, а Нафа радостно спросил:
— Командующий, ты нашел себе невесту?
Джедеф скромно кивнул.
Мать восторженно смотрела на него.
— Ты говоришь правду, сын мой? Кто же твоя избранница?
— Ты только что вернулся с поля битвы, — рассмеялся Нафа. — Неужто посватался к одной из пленниц?
— Моя невеста — ее высочество принцесса Мересанх, — спокойно и гордо ответил Джедеф.
— Принцесса?
— Да.
Сраженные наповал, все были охвачены всепоглощающим счастьем и попросту лишились дара речи. Джедеф поведал им о том, как фараон благословил их, и в его красивых глазах заблестели слезы радости. Зайя не смогла совладать с собой и разразилась громкими рыданиями, вознося хвалу владыке Пта, великодушному и милосердному. Бишару был вне себя от переполнявших его чувств. Нафа похлопал брата по плечу и рассмеялся. Хени спокойно благословил его, заверив, что боги не предопределяют такие события, не имея в уме какой-либо возвышенной цели, которой ранее не добивался ни один человек. Все родные выражали свое веселье и ликование, которые сейчас преобладали в их мыслях.
Джедеф вспомнил о женщине, оставленной им в комнате для гостей. Быстро рассказав ее историю, он попросил Зайю:
— Мама, я надеюсь, что ты радушно примешь ее.
— Я спущусь вниз и поприветствую гостью, сын мой.
Джедеф последовал за матерью, и они вместе вошли в гостевую комнату.
— Добро пожаловать, — начала Зайя. — Вы можете чувствовать себя как… — тут она осеклась и побелела как полотно.
Женщина медленно встала со стула. Взгляды гостьи и хозяйки скрестились. Зайя узнала ее первой, а синайская пленница внимательно вглядывалась в лицо хозяйки дома, словно пытаясь заглянуть за тяжелую пелену, которой время обволокло далекое прошлое. И тут женщина схватилась за сердце, глаза ее расширились от изумления и ужаса, и она закричала: «Зайя!»
Зайя была в таком ужасе, что не знала, куда бежать. Джедеф недоуменно переводил взор с лица гостьи на бледное лицо матери.
— Откуда вы знаете мою мать? — наконец спросил он бывшую пленницу.
Но женщина будто не слышала этого вопроса, ее взгляд по-прежнему был прикован к испуганному лицу Зайи, будто хотел прожечь его насквозь.
— Зайя… Зайя! Ты же Зайя? Почему ты молчишь? Отвечай, подлая служанка! Скажи мне, что ты сделала с моим сыном! Где мой сын?!
Зайя молчала. Она не сводила глаз с лица разгневанной женщины, но смятение парализовало ее. Раздираемая страхом, она дрожала, ее лицо стало смертельно-бледным. Джедеф взял мать за ледяную руку, усадил на стул, а затем повернулся к незнакомке:
— Как вы смеете так разговаривать с моей матерью? Ведь я взял вас в свой дом, я спас вам жизнь…
Женщина хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Слова юноши сильно задели ее. Она хотела что-то сказать, но лишь указала на Зайю, едва выговорив:
— Спросите у нее.
Джедеф наклонился к Зайе и мягко спросил ее:
— Мама, ты знаешь эту женщину?
Зайя по-прежнему молчала. «Вот он — час расплаты за содеянное в пустыне двадцать лет назад!» — стучала мысль в ее голове. Гостья больше не могла выносить это тягостное молчание и вновь закричала:
— Спросите ее, знает ли она Руджедет, жену Ра? Спросите ее, помнит ли она женщину, которую после родов, слабую, оставила на растерзание жестоким синайским
— Почему ты молчишь, мама? — Джедеф ничего не мог понять. — Эта женщина… Она знает тебя? О каком ребенке она твердит? Ну, скажи же что-нибудь…
Зайя застонала, а потом заговорила — впервые с того момента, когда оцепенение овладело ею.
— Нет смысла… Руджедет… Моя жизнь кончена… Я знала, что расплата придет… Руджедет… Госпожа моя… Я должна ответить за зло…
Юноша вскричал, и голос его был подобен рыку льва, упустившему добычу:
— Мама, не говори так! За какое зло ты должна ответить?
Зайя глубоко вздохнула, переживая свалившееся на нее суровое испытание, и прошептала:
— О дорогой Джедеф, о боги, я не хотела… не хотела совершать зло, но судьба предрешила то, что человеку не под силу предотвратить. О владыка Ра! Неужели вся моя жизнь будет уничтожена в один миг?
— Мама! — крикнул Джедеф. — Не говори так! Помни, что бы ни скрывало твое прошлое — поступки хорошие или дурные, — мне все равно. Для меня нет ничего важнее того, что ты моя мать, а я твой сын, который оберегает тебя — будь ты тираном или угнетенной, злобной или доброй. Молю тебя, не плачь, когда я рядом с тобой!
— Я не плачу, — обреченно сказала Зайя, — но мне уже ничем нельзя помочь!
— Что не так, мама! Ну, скажи же ты наконец этой женщине, скажи, что ты не знаешь ее! Обрети свой разум, силу воли — и скажи наконец, что тебя мучает! — взмолился Джедеф.
Зайя вздрогнула, поднялась со стула и вдруг сама закричала на синайскую пленницу:
— Ты думаешь, я предала тебя, о Руджедет? Нет, я никого не предавала! Я оставалась подле тебя в ту роковую ночь, но на нас напали бедуины, и мне пришлось сбежать. Я избавила твоего ребенка от их зверств, унесла его на своих руках, умчалась в пустыню, словно сумасшедшая. И отряд фараона, возвращавшийся в Мемфис, подобрал меня и младенца. Я не смогла бы спасти тебя… мы заблудились, повозка увязла в песке… Ты была так слаба, Руджедет, я… Как я могла потащить еще и тебя? Я спасала дитя… Ты не можешь обвинять меня! Так было предопределено судьбой! Зато я заботилась о твоем сыне, я посвятила ему свою жизнь. Моя любовь помогла ему, он вырос человеком, почитаемым всем Египтом. Вот же он, Джедефра, стоит перед тобой. Видела ли ты когда-нибудь смертного, подобного ему?
Руджедет обернулась к своему сыну. Она хотела заговорить, но язык не повиновался ей. Женщина смогла лишь раскинуть руки, подбежать к нему и обнять, а дрожащие губы едва прошептали:
— Мой сын… мой сын!
Джедеф был ошеломлен, ему казалось, что все это происходит в каком-то кошмарном сне. Он не мог больше проронить ни слова, переводя взор с мертвенно-бледного лица Зайи на залитое слезами лицо Руджедет, обнимавшей его. Какая-то обреченность была в этой сцене. Наконец он оторвал от себя руки чужой ему женщины, считавшей себя его матерью, и потребовал: