Муха с капризами (с илл.)
Шрифт:
Заглядывает под каждый куст крыжовника, обыскивает каждый куст сирени, ветку за веткой. Топчет капусту! Помидоры перемяты! Салат — поминай как звали!
Понятно, человек в отчаянии. Чего от него и требовать. Но тётка Катерина взбесилась! Жалко ей, видите ли, салата. И капусты. И помидоров. Она прямо за юбку потащила панну Агату с грядок. А та рвётся изо всех сил!..
Тузик подмигнул Рыжему, Рыжик — Тузику.
«Поможем тётке Катерине!» — решили друзья.
Боюсь, что они не столько хотели помочь, сколько обрадовались
Панна Агата — ничего, только во весь голос кричит:
— Санди, Санди, Санди!
И всё пронзительнее, всё визгливее. Словно кто ножом по стеклу водит.
Эх! Конец света — и всё тут!
А соседям — потеха!
Поиски Сандички продолжались до самого обеда.
Мне пришлось одолжить у знакомых бредень и лезть с ним в наш садок, ибо панна Агата вбила себе в голову, что Санди утонул в этой луже, где было больше грязи, чем воды.
Я покорно месил грязь ногами, хотя, правду говоря, не находил в этом занятии не только удовольствия, но и смысла. Потому что не только Санди, но и крыса не могла бы утонуть в нашем садке.
Но чего не сделаешь, чтобы угодить обезумевшей от горя женщине, гостье…
Наконец пошли домой.
Панна Агата шатается от горя. Едва не падает мне на руки.
«За доктором, — думаю, — послать, что ли?»
Входим мы во двор. Вдруг Рыжий смотрит на Тузика, Тузик — на него. Подняли носы, нюхают.
«Тузик! — крикнул Рыжий. — Чуешь нашу печёнку?»
«Погоди!» — рявкнул Тузик и втянул в себя воздух. И вдруг, как камень из пращи, полетел к воротам. Рыжик — за ним. Секунды не прошло — визг, писк, скулёж где-то за домом, на улице.
— Сандичка, Сандичка мой! — крикнула панна Агата.
Вот она уже за воротами.
Крися, тётка Катерина и я — за ней!
В нескольких десятках шагов от ворот, там, где начиналось поле, — видим, клубится пыль… До неба! Ничего не видно — только туман, в котором мелькает то голова, то хвост, то лапа. И визг стоит неслыханный.
Подбегаем ближе. Это Тузик и Рыжий обрабатывают Сандика!
А из-за чего сражение? Из-за печёнки! Сандик, видимо, отыскал её, выкопал и утащил из сада в поле. И там устроил пир горой.
Он огрызался вовсе неплохо. Сражался упорно. Я этого даже не ожидал от такого недотёпы.
Но панна Агата приняла это событие так близко к сердцу, что немедленно начала укладывать вещи.
— Ни секунды не останусь в доме, где держат таких несносных собак! Мой Санди научился есть такую тухлятину у ваших дворняг. Они его испортили! — упрекала она нас, курсируя между чемоданами и корзинкой, в которой лежало её захворавшее сокровище.
И невозможно было её убедить в том, что наши собаки не могли «испортить» её Сандички, ибо «сокровище» совершенно не водилось ни с Тузиком, ни с Рыжим.
Вечером, во время ужина, Крися не спускала Микадо с колен.
И чудилось мне, что, поглаживая его по голове, она незаметно потягивала носиком. Тётка Катерина ходила хмурая.
После ужина Крися подходит ко мне и говорит:
— Дядечка, а как же Микадо?
— Что значит «как же», дорогая? Собака принадлежит панне Агате. Я, правда, вижу, что она его меньше любит, чем Сандика, но, очевидно, всё-таки увезёт его в Варшаву.
— Дядя, а может… — начала Крися и запнулась.
— Что?
— Дядечка, а может быть, вы попросите панну Агату... Пусть бы она нам его оставила!
— Детка моя, — говорю, — нехорошо поручать другому то, что мы можем сделать сами. Поговори сама с панной Агатой.
Крися пошла.
Не прошло и минуты, как она вернулась.
В слезах. И побежала на кухню. О чем уж они там говорили с тёткой Катериной — не знаю. Известно мне лишь то, что двери во всем доме хлопали, кастрюли гремели, завтрак на следующий день опоздал на целых полчаса, а молоко так пригорело, что его в рот взять было невозможно!
Прибыла бричка, в которой мы должны были отправить на вокзал панну Агату. Начали выносить вещи. А наши собаки и Микадо всё ещё были где-то в городе. Они появились в самую последнюю минуту.
Панна Агата схватила Микадо и засунула его в корзину.
«Видал?» — шепнул сокрушённо Тузик.
Рыжий не издал в ответ ни звука.
Зато панна Агата вскрикнула и выронила корзинку с Микадо на землю.
Рыжий укусил её за ногу. И тут же отскочил.
Кусался он редко, но всегда очень больно.
Панна Агата схватилась за укушенную ногу.
— Убейте эту дворняжку! Она, наверно, бешеная! — крикнула она и по ошибке бросилась с зонтиком на Тузика.
Тузик оскалил на неё зубы и рявкнул:
«Руки прочь!»
Едва мы кое-как уладили дело, и тут на тебе — новый скандал!
Микадо выбрался из корзинки, хвост под себя — и ходу на двор!
Я поймал его, принёс, панна Агата вырвала его у меня из рук, упаковала в корзинку. Поехали.
Хлюпала Крися носиком или нет?
Да. И ещё как! А на корзинку с Микадо старалась даже и не смотреть.
Мы внесли вещи панны Агаты в купе. Поставили и корзинки с собаками.
Остаётся несколько минут до отхода поезда. Панна Агата стоит у открытого окна.
Последние пожелания, напутствия, поцелуи. Поезд трогается, панна Агата машет нам рукой, и вдруг Крися кричит:
— Микадо!
И какой-то шар отделяется от вагона и падает между нами!
— Микки, милый, дорогой!
Очевидно, корзинка открылась, собачонка вскарабкалась по подушке на окно — и вырвалась на волю.