Муха
Шрифт:
Муха в который раз бьётся лбом о потолок, и замолкает, наконец. Я засыпаю и вижу, как поползень в застиранных розовых подштанниках пытается найти прореху в замшелой колонне дуба, слышу, как стучат о землю, брошенные ветром, сахарные кости огрызенных стволов. От удара, струпьями заживших, простывших на ветру ссадин, с деревьев ссыпается мох. Зелёный лист, загодя спрыгнувший с ветки, глядится лягушачьей спинкой на взбитой перине листопада. А листва, что задержалась, ссыпавшись в подставленные ладони ветвей, больше похожа на гнездо, чем на случайный, бесполезный дар.
Взведённые ветром ходики поломанной
Свет из окна приводит муху в чувство и она вновь принимается вязать морские узлы из взвившихся к потолку тёплых воздушных струй.
Ну, и кто теперь обвинит меня в том, что в углу туалетной комнаты я приютил паука? Он не ссорится со мной, вовремя постригает края своей паутины, а я, в знак расположения, подбрасываю ему всех комаров и мошек, которых нахожу в доме. Паук выбегает, наваливается животом на угощение, радостно семафорит марказитовыми глазами: «Моё! Моё!», хватает добычу и утаскивает в норку. Так и живём.
Пару недель назад в сеть паука поймалась муха. Теперь её нет, а мне всё равно не спится по ночам.
Шаран
Что делать зимой поутру? Здороваться с солнцем, кормить птиц, делать прорубь, открывая форточку рыбам в пруду.
Лёд слегка подтаял, караси, обрадованные возможностью размять плавники, сновали туда-сюда, и только один, ярко-красный, с чёрной родинкой в виде полумесяца на боку, неподвижно держался, устроив подбородок на поверхности, и любовался луной. Та сияла в складках мантии утра, будто жемчужина. Рыба была так очарована, что не заметила, как холодная вода сперва легонько прихватила за подбородок, а после принялась сжимать, всё грубее и жёстче. Пытаясь высвободиться, карасик повёл хвостом в одну сторону, в другую… но не тут-то было, – обветренные холодом пальцы воды застыли и смёрзлись, превратившись в лёд.
Ворон скоро заприметил добычу. Ему давно наскучили грызуны, и изловить рыбки на обед, особливо во время Рождественского поста, ему показалось невеликой, но удачей.
– Разнообразием!
Ворон не заставил себя трудиться, облетая пруд по нескольку раз. Ему достаточно было и одного, чтобы разузнать – что к чему.
Крупную птицу не смущали ни близость человеческого жилья, ни воробьиные, что клубились подле скоро твердеющей воды.
– Стоит лишь подойти, как они все россыпью прочь. – Полагал ворон, спокойно опускаясь на лёд.
Но, кто бы что не предполагал, располагаем всем не мы.
Синицы, воробьи и поползень, вместо того чтобы разлететься кто куда, сгрудились тучей и поднялись навстречу ворону, не давая ему приземлиться.
– Перепутали, с перепугу взлетели не туда?
– Все разом? Это вряд ли.
– Ну, как когда разбиваются об окошко!
– Так то одна лишь птаха, прочим удаётся отсрочить встречу с вечностью
В поступке воробьёв и синиц не было ничего героического. Просто, эта необычная красивая рыбка с родинкой в виде полумесяца, была одной из них. Нет, она, конечно, по-прежнему оставалась карасиком, но жаркой летней порой, когда крылья оттягивали птицам плечи так, что уж не было мочи поднять их ещё несколько раз и долететь до пруда, то их яркая подружка пускала во все стороны фонтаны воды, заодно сбивая на лету мух.
Озадаченный единодушием мелюзги ворон
На следующее утро… В глазах красного карасика с чёрной родинкой на боку в виде полумесяца отражалось далёкое сияние. То, сквозь мрачную твёрдую породу неба, пробивался тонкий родник Венеры. Изливаясь, он сверкал так, как искрится скромный брильянт в ушке юной, искушённой жизнью девы при свете театральных люстр в пятьдесят свечей. На этот раз рыба была осмотрительнее, и не казала свой нос дальше поверхности воды.
Сон…
Вечер заходит бочком, так осторожно, чтобы не стряхнуть с нотного стана проводов луну. Она не звучала давно, и страшится «пустить петуха». Высокий лоб, что скрадывает ранние залысины луны, спрятаны под жёсткими кудрями кроны деревьев. Их убрать 19 куда проще, чем неверно взятый тон.
Отчеканенные морозом дубовые листья прикрывают обочину дороги, облагораживая её, словно дорогая шитая вышивка обивки, – непрочно сделанную мебель. Та скоро ломается, прорывая красивую ткань острыми занозистыми щепками. На неё кладут рогожу и подушки, запрятывая прореху от немилости внимательных гостей. Так же, за малое время, портится и дорога. И окажется она прикрытой дерюгой листвы, да завалит её после подушками снега, до того обильно и скоро, что забудется даже – какою она была день или неделю тому назад.
19
зачесать
Юная чага, молодыми мелкими морскими раковинами, жемчужницами, приросла к выпавшей из пасти леса ветке. То ли сдружились они так, то ли случай свёл ближе, чем следовало, да теперь уж один без другого – никак…
Где-то неподалёку, совсем рядом слышно, как натруженная пружина шага вкусно хрустит под ногами седой от инея травой. Звук тянется так долго, потом издали, с оттяжкой хрустящего по краям эха, что неумолимо клонит в сон, и, не в силах сопротивляться дольше, я вверяю себя в его крепкие руки.
И, как только засыпаю, в прохладном воздухе вокруг принимаются кружиться: и тёплые щёки земли, и налетевшая вдруг стая свиристелей. Сквозь гроздь калины двигается, не переставая, вослед за светилом, рубиновая карусель солнечных лучей. Большой зелёный дятел, ни с чего осмелев, обхватил четырьмя пальцами ручку двери, стучится манерно, – три через раз. Он вежлив довольно, необычно медлителен, не портит досок, но и не требует немедля впустить его в дом. Он просто сообщает о своём присутствии, о том, что рядом, и готов…
– Да что он может, он, птица?! Годен на что!?
И почти над ухом, с неприкрытой укоризной, сожалея обо мне, плачет синица:
– А ты? А ты? А ты?
Пробуя голос, луна перебирает струны проводов. Мороз скручивает их ниже на тон. Мало ли что, – на первый раз пусть даже так. А то сорвётся с ноты луна, насмеются над нею свиристели, хотя и сами поют, будто полощут горло родниковой водой.
Конец ознакомительного фрагмента.