Мухтар
Шрифт:
Запах, который увел Мухтара от вмятин у конюшни, был слабо слышен на морозе. И чем дальше Мухтар шел, тем запах этот тлел все слабее, он почти угасал на обледеневшей, переметенной ветром дороге.
Часто останавливаясь, идя не шибко, чтобы не утерять след, Мухтар держал голову совсем низко; он втягивал носом резкий, острый воздух, пахнущий льдом и снегом.
Через полчаса у него стали замерзать передние лапы. Мухтар злился на них, поджимая попеременно то одну, то другую и подпрыгивая вперед на трех ногах.
Проводник быстро шел рядом. Он
– Ладно, не прикидывайся. Не маленький. След, Мухтар!
Голос у него был требовательный и безжалостный.
Уже давно скрылись за холмом избы Жерновки. Мертвое снежное поле лежало по сторонам дороги.
Коченели уже и задние лапы; Мухтару хотелось хоть разок взвизгнуть от боли; хотелось присесть хоть на минутку и злобно выгрызть лед между пальцами, – они обмерли и уже не слышали под собой почвы.
Боль мешала ему, отвлекала его, и запах внезапно пропал. Проковыляв еще шагов десять, Мухтар остановился. От стыда он не поднял глаз на проводника, а запрыгал обратно. Проводник молча пропустил его мимо себя и тоже повернул назад.
Найдя снова след, Мухтар изо всех сил старался удержать его под своим носом. Вот почему запах исчез: он проскочил тропку вправо, она вела к лесу.
В лесу он согрелся. Здесь надуло снегу, пришлось идти, проваливаясь по брюхо. От усталости стало жарко, но зато теперь он почуял, что человек, который так измучил его, затаился где-то совсем близко.
Едва слышное рычанье вырвалось из собачьей глотки. Глазычев сказал:
– Тихо, Мухтар!
И, обернувшись, хотел помигать карманным фонариком, однако увидел сквозь редкие деревья, что оперативники уже оцепляют маленький лесок.
Фролов сидел в старой бревенчатой баньке. Дверь в нее он завалил тяжелым котлом и подпер доской. Было еще в этой бане оконце с выбитым стеклом, узкое и длинное.
Сидя на подгнившем плесневелом полке, он видел, как за стволами сосен мелькнуло несколько фигур, догадался, что это за ним, и выстрелил в оконце просто так, для потехи.
Спокойный голос негромко крикнул из леса:
– Выходи, Фролов! Отплясался.
Это сказал подполковник. Он стоял рядом с Глазычевым и шепотом отдавал приказания людям, стягивая их вокруг баньки.
– А если выйду, – спросил Фролов, – чего мне будет?
– Будет тебе суд, – ответил подполковник.
– Дырка? – спросил Фролов.
– Дырка, – ответил подполковник.
Помолчав, Фролов снова окликнул его:
– Эй, начальник! А может, потяну на всю катушку, на пятнадцать лет?
– Поторгуйся, может, и потянешь.
– Да нет, – сказал Фролов. – Пожалуй, не потяну.
Подполковник тихо обратился к Глазычеву:
– Сделаем так. Ребята выломают дверь, собаку пустим вперед. Сможет твой пес взять эту сволочь?
– Он постарается, – сказал Глазычев.
Покуда подполковник отдавал распоряжения, Глазычев грел Мухтару лапы, заворачивая их поочередно в полу своего полушубка. Проводник погладил собаку по жесткой, холодной шерсти, но ему сейчас казалось, что шерсть теплая и мягкая.
Из бани и в баню несколько раз выстрелили. Часть ребят отвлекала Фролова к окну. Тем временем под стенами уже стояли трое, они были у самых дверей, держа в руках бревно.
Глазычев подполз с Мухтаром ближе и залег шагах в десяти против двери.
– Фролов! – окликнул бандита подполковник. – Бросай оружие, выходи!
– Нет расчета, – сказал Фролов.
И, куражась перед концом, он начал ругаться.
Глазычев взглянул на подполковника; тот взмахнул рукой оперативникам, держащим бревно.
Ребята отошли от стены и, пригнувшись, с размаху ударили бревном в дверь.
Из бани Фролов стрелял уже подряд.
Глазычев положил руку на шею Мухтара и, чувствуя, как дрожит его кожа от ярости (Мухтар ненавидел стрельбу), шепнул ему в ухо:
– Будь молодцом, дружок.
И внезапно злым, окостеневшим голосом громко скомандовал:
– Фасс, Мухтар!
И толкнул в шею, вперед.
Мухтар ворвался в баню через поваленную, сорванную с петель дверь. Здесь было темнее, чем на улице.
Фролов сидел на корточках, на полке, схоронившись за печным стояком. Высовывая из закутка только голову и руку с пистолетом, он смотрел в светлый от снега и луны дверной проем и стрелял в него, как только показывалась там хоть какая-нибудь тень.
Однако Фролов наблюдал за дверным проемом не во всю его высоту, а примерно с половины, рассчитывая на появление человека. Собаки он не ожидал. Но даже если бы он и ожидал собаку, то Мухтар пролетел через дверь с быстротой черта. И только когда на мгновение, уже в бане, в полутьме, с разбега он замер, Фролов выстрелил в него. Бандит был уверен, что он попал в собаку – до нее было метра три, не больше, – но она не упала, не завизжала, как хотелось бы Фролову, а бросилась к нему на полок.
Он успел выстрелить в нее еще раз, в упор, и это было все, что он успел сделать. Собака повисла на его правой руке, рванула с полка вниз, на пол, он попытался вскочить на ноги, но ему было не стряхнуть ее с себя, она лежала у него на груди, вцепившись в горло, сперва сильно, так, что он задохнулся, а потом послабее, однако этого он уже не почувствовал.
Глазычев вбежал в баню первым. Он метнулся туда еще раньше, после первого выстрела, но подполковник резко крикнул:
– Назад, Глазычев!
И кто-то из оперуполномоченных схватил его за локоть.
– Не дури, проводник, – спокойно сказал оперуполномоченный. – Тебе что, не терпится на тот свет? Никуда от нас Фролов не денется. Пусть порасстреляет патроны.
– Собака, – сказал проводник.
Когда он вбежал в баню и тотчас же вслед за ним ребята, они все увидели лежащего на полу Фролова и на нем – пса. Штук пять карманных фонариков скрестили в этом месте свои лучи.