Мухтар
Шрифт:
«Я, проводник служебно-розыскной собаки, младший лейтенант милиции Глазычев, с собакой под кличкой Мухтар в два часа пять минут ночи сего числа выбыл по распоряжению дежурного по УМ города Ленинграда…»
В дежурке было шумно, накурено, верещали телефоны; оперуполномоченные срочно выезжали на происшествия, возвращались обратно; какая-то распатланная женщина, плача, жаловалась, что муж ее непременно сегодня изувечит, он твердо это обещал; дежурный майор терпеливо уговаривал ее не верить пустым угрозам, вот если начнет драться, пусть тогда
Из репродуктора, подвешенного над дверью, сперва доносилась утренняя зарядка, затем диктор-мужчина свежим голосом сообщил, что на Урале задуты две новые домны, а диктор-женщина приветливо добавила, что по области закончена уборка картофеля.
Напрягаясь в подборе слов, Глазычев писал:
«При осмотре места разбоя установил: следы преступников сохранены у двери магазина, где был найден труп сторожа. Взяв отсюда след, собака вышла на улицу Дегтярный переулок, по которой прошла до улицы Невский проспект, пересекла его и зашла во двор дома номер 163 и по проходным дворам прошла во двор дома номер 153, где прошла к пожарной лестнице, по которой поднялась на чердак, и, остановившись у одного из вентиляционных боровов, облаяла отверстие в него…»
В дежурку вошел комиссар. Все встали. Глазычев тоже поднялся.
Комиссар спросил проводника, много ли мануфактуры вынули из борова.
– Восемь рулонов.
– А стреляную гильзу собака нашла?
– Нашла, товарищ комиссар. Я сдал ее эксперту.
– Хороший у тебя песик, – сказал комиссар. – Закончишь писать акт, пойди поспи. У тебя вон какие глаза красные. Очень устал?
– Есть маленько.
Комиссар взял со стола листок, наполовину исписанный проводником, пробежал его и, вздохнув, положил обратно.
– Убили, мерзавцы, человека за мануфактуру. Ты можешь это понять? почему-то тихо спросил он Глазычева.
И, не дожидаясь ответа, отошел к столу дежурного.
Принявшись снова за акт, Глазычев слышал, как комиссар заговорил с распатланной женщиной:
– Вы были у меня на прошлой неделе. Я предложил вам подать заявление. Вы сперва подали, а затем забрали его, боясь, что мы посадим вашего мужа на пятнадцать суток. Чего же вы теперь хотите от милиции?
– Попугайте его, – сказала женщина. – А сажать не надо. Только попугайте.
– Что же, «козой» его постращать? – спросил комиссар, изображая двумя пальцами «козу», которой пугают детей.
В комнате засмеялись, а женщина снова заплакала. Она и в самом деле не знала, что ей поделать со своим мужем. И комиссар, который сейчас с вежливым нетерпением ее слушал – он тоже не спал сутки, – советовал ей обратиться в профсоюзную организацию по месту работы мужа, отлично понимая, что бывают такие случаи в семейной жизни, когда никакой профсоюз помочь не может. Комиссару, по своей должности, изредка приходилось советовать людям то, в чем он сам сомневался.
А Глазычев все писал – под музыку, текущую из репродуктора, под бодрые, ненатуральные дикторские голоса, под верещанье телефонов; ему ужасно хотелось
От усталости он строчил одно, а думал другое. Заполняя графу «Описание работы собаки», проводник думал, что техника очень шагнула, а люди за ней не поспевают и человек может своими руками делать замечательные вещи, а потом этими же руками совершить черт-те что.
Домой он пришел в восьмом часу утра. Вовка еще спал. Весь пол у его кровати был усеян фашистами и советскими солдатами, вырезанными из бумаги.
В комнате приятно пахло сном, покоем. Жена только что поднялась. Глазычев с удовольствием смотрел, как она движется по комнате, выметая веником всю вторую мировую войну.
Спать ему перехотелось; они тихо попили вдвоем чаю, потом жена собралась в больницу – она работала медсестрой. Слышно было, как в квартире захлопали и другие двери: жильцы выходили мыться, на кухню, отправлялись на службу.
Все эти звуки сейчас были приятны Глазычеву.
Жена перед уходом сказала:
– Пожалуй, я куплю сегодня Вовке пальто. Он совсем оборвался.
– Чего ж, – сказал Глазычев.
– Может, взять на размер больше? Уж очень он растет.
– Пускай растет, – сказал Глазычев.
– Суп за окном, – сказала жена. – Картошку я солила. Попробуешь вилкой, чтоб была мягкая.
– Да знаю я, как варят картошку, – улыбнулся Глазычев.
– А насчет пальто все будет в порядке: до получки мы доберемся.
Он пошел закрыть за ней входную дверь, и на пороге она снова сказала:
– Все-таки я возьму на размер больше.
В комнате он рассеянно посмотрел на дверной наличник: карандашные черточки отмечали рост сына. Сейчас последняя черта была сантиметров на семьдесят от пола.
«Маленький будет, как я», – подумал Глазычев.
И он вдруг понял, что же занимало его, как только он вернулся сегодня домой. Могут жить люди хорошо. Могут. Должны. Это не так уж трудно. Исчезнут же когда-нибудь на земле мерзавцы. Вовка дотянет. А магазинный сторож, которого сегодня убили, не дотянул.
6
В ту зиму работы у Мухтара было мало. Морозы крепко взялись в январе и не отпускали весь месяц. Даже когда Мухтар просто гулял, снег забивался между пальцами, леденел и приходилось скакать на трех лапах, а потом в клетке выкусывать и вылизывать ледяшки из каждой лапы по очереди.
Была, правда, одна работа, которая отняла недели две времени: Мухтара пригласили сниматься в фильме. За эти две недели он сильно устал, у него порастрепались нервы, потому что приходилось работать не с Глазычевым, а с чужим человеком. Глазычев всегда стоял поблизости и подавал команды условными жестами. Чужой человек, артист, изображал проводника собак, но он в этом деле ничего не смыслил и только путал Мухтара. Вообще на съемках порядка было гораздо меньше, нежели на настоящей краже. Чувствуя, что Глазычев нервничает и сердится, Мухтар тоже злился и много раз хотел укусить артиста, изображавшего проводника, и еще одного человека, который всегда кричал что-то в широкий металлический раструб.