Мухтар
Шрифт:
Мухтар вообще всегда внимательно прислушивался к тому, каким тоном разговаривают с его проводником. Он даже полагал, что Глазычев порой проявляет излишнюю доброту или легкомыслие, разрешая кое-кому непозволительные интонации. Было как-то, что на городских осенних состязаниях Мухтар сработал неважно, и председатель комиссии, майор, начал довольно сильно распекать проводника:
– Управляете собакой плохо, лейтенант…
Мухтар сидел рядом, подле непривычно вытянувшегося в струнку Глазычева, и, задрав морду, удивленно посматривал на него, не выпуская из поля
– Безотказность у вашей собаки совершенно неотработана. Защиту своего проводника выполняет она лениво!..
У майора был и без того непочтительный голос, а сейчас голос этот, наточенный раздражением, резал Мухтаров слух до невозможности. Поставив вздрагивающие уши, он покрепче уперся передними лапами в землю.
Искоса видя, что собака волнуется, Глазычев сильно натянул поводок и вежливо попросил председателя комиссии:
– Пожалуйста, потише говорите, товарищ майор…
– Что-о?! – повысив голос, возмутился майор.
И тут Мухтар рванулся к нему; проводник еле удержал его, откинувшись всем своим туловищем назад.
Майор же оступился, его поддержали под локотки два члена комиссии.
В результате этого неприятного случая – в сущности, из-за того, что Мухтар не умел различать погоны, – он получил на состязаниях диплом третьей степени, вместо диплома второй степени.
– Не любит твой Мухтар критики, – язвительно сказал Глазычеву Дуговец.
– А какая собака ее любит? – ответил Глазычев.
Слава шла к Мухтару медленно, задерживаясь в пути. Он долго пробавлялся мелкими делами; имущество, найденное им, оценивалось небольшими суммами денег, и все это были квартирные или чердачные кражи.
– Они с Глазычевым ударяют по частному сектору, – посмеивались в питомнике. – Одних подштанников на тыщу рублей гражданам вернули.
Глазычев добродушно улыбался в ответ и только однажды, возвратясь как-то особенно усталым после трудного, неудачного суточного дежурства, внезапно зло огрызнулся:
– Мне портки какого-нибудь работяги не менее дороги, чем десять тысяч государственных денег!
– Это как же понимать? – насторожился Дуговец.
– А вот так и понимай. У меня с моим псом такая точка зрения…
Побывал Мухтар у Глазычева дома. Забежав как-то по дороге из Управления домой перекусить, проводник привел свою собаку. Этот визит оставил в душе Мухтара мучительное воспоминание.
Сперва, подымаясь по лестнице, он думал, что они идут работать. По привычке принюхиваясь к ступенькам, он только удивлялся сильному запаху проводника, который, правда, шел рядом, но запах курился не от него, а от каменных ступеней. Когда же они вошли в квартиру, то Мухтар тревожно вскинул к проводнику морду, желая, очевидно, объяснить, что в таких условиях никакая работа не мыслима. Здесь решительно все насквозь пропахло проводником.
В довершение к этому из какой-то комнаты с радостным криком выбежал мальчик и метнулся к Глазычеву.
– Папка пришел! С Мухтаром… – кричал он, взбираясь на руки к отцу.
Из тех же комнатных дверей появилась женщина, она тоже имела серьезные права на Глазычева, – это Мухтар понял тотчас же. Женщина поцеловала проводника, взяла у него пальто и повесила на вешалку.
– Нам бы чего-нибудь пожевать, Лидочка, – попросил ее Глазычев.
Они вошли в комнату. Мальчик слез с отцовских рук на пол и двинулся к собаке.
– Осторожно, – сказала женщина. – Вовка, поди сюда.
– Ничего, – сказал Глазычев. – Мухтар понимает.
Мухтар угрюмо смотрел на приближающегося Вовку. Мальчик был до ужаса похож на проводника – такой же квадратный, добродушно-широколицый, с румяными скулами и косо поставленными глазами; когда он подошел совсем близко, Мухтар быстро взглянул на Глазычева: проводник был тут, он сидел за столом. И этот же проводник – только маленький, слабый и глупый протянул Мухтару конфету.
– Возьми, Мухтар, – приказал Глазычев.
Мальчик совал конфету прямо в собачий нос; еще никто никогда не смел так нахально обращаться с Мухтаром. Рычанье созрело у него в груди, в горле, он еле дышал, чтобы оно не прорвалось сквозь стиснутые клыки.
– Ты доиграешься! – тихо сказала Глазычеву жена.
– А я тебе говорю, он понимает, – ответил Глазычев. – Вовка, погладь его.
Конфету Мухтар не взял; поглаживание Вовки вытерпел. Только собака смогла бы оценить, чего это ему стоило.
Они пробыли в этой квартире с полчаса, покуда Глазычев ел. Сын сидел у него на коленях, жена приносила и уносила тарелки. Мухтар лежал у печки, как ему было велено. Мальчика он ненавидел, женщину – тоже: проводник разговаривал с ними таким ласковым голосом, что Мухтарово сердце разрывалось от ревности.
Перед уходом Глазычев сказал сыну:
– Смотри, Вовка, у тебя он конфету не брал, а у меня враз проглотит.
Проводник небрежно бросил конфету собаке. Она отвернула голову в сторону и подобрала лапы, словно боялась об эту конфету обмараться.
– Ого! – подмигнул Глазычев жене. – Обиделся.
– На что?
– Ревнует.
– Да ну тебя, – засмеялась жена.
Подойдя к Мухтару, Глазычев погладил его твердой, сильной рукой по голове и тихо, в самое ухо, пояснил:
– Ты холостяк, а я женатый. У меня семья, Мухтар. Понял? Человеку без семьи живется так себе. Как собаке ему живется, понял?
– Балуешь его, Коля, – сказала жена.
– А чего он в жизни видит? – сказал Глазычев. – Из клетки на работу, с работы обратно в клетку…
Тем временем дела Мухтара на службе пошли в гору. Слава его началась с пустячного воровства, однако, раскрывая эту кражу, собака Глазычева, как выражаются проводники, «хорошо сыграла», и о ней заговорили уважительно.
В одном из пригородов, на Карельском перешейке, дважды в течение месяца обкрадывали кладовую военного санатория. Из кладовой уносили продукты и вино. В первый раз выезжал в санаторий Дуговец с Доном, обшарил все окрестности, вернулся в питомник ни с чем, ругая администрацию санатория дурными словами: во взломанную кладовую лазали все кому не лень, территория затоптана больными, собаке там делать нечего.