Муос

Петров Захар

9. ПОВЕРХНОСТЬ

9.1.

С Алексеем Родионовым охранять вертолёт оставили двух уновцев. Калорийной еды им хватит надолго; фильтров для очистки воздуха – тоже. В вертолёте есть даже маленький туалет, с канализационным выводом наружу. А мини-реактор будет их снабжать энергией в течении десятилетий.

Родионов был счастлив. Почти так же, как когда-то давным-давно, когда он вернулся из госпиталя после Чечни.

Он забирал солдат, раненных в бою с просочившимися в чеченские горы боевиками. На подлёте по рации сообщили, что обнаруженный отряд боевиков был подавлен с воздуха и его остатки добивают спецназовцы. Но, когда посадили вертолёт, высадили десантников, внесли в вертолёт раненных, с другой стороны

ущелья по временной базе россиян начался прицельный огонь. Очередь с крупнокалиберного пулемёта прошила обшивку, убила командира, и теперь ему старлею-«праваку» надо было в одиночку спасать вертолёт и тех, кто в нём находится. Поднялся и вышел с зоны обстрела. Потом выяснилось, что повреждён задний редуктор, вертолёт становился неуправляемым. К тому же пробит топливный бак. Садиться пришлось в горах. Посадка была похожа на падение: вертолёт был сильно повреждён, но все остались живы. Вертолёт загорелся, вот-вот взорвётся. Он – единственный здоровый – должен был спасти тяжело раненных, тех, кто не мог выйти из вертолёта сам. С контуженым старшиной, единственным кто мог ему помочь, вытаскивали раненных, не церемонясь буквально бросали их за большие камни, чтоб защитить от ударной волны в случае взрыва, и бежали к вертолёту за другими раненными. Когда уносили одного из последних, вертолёт взорвался. Куском обшивки оторвало голову старшине, а Алексею повезло – ударная волна бросила его на камни. Было сломано плечё, сильно разбита голова, но он остался жив.

И вот его выписали с госпиталя, он с орденом на груди вернулся в Москву к жене. Последний раз он её видел беременной, а теперь она встречала его с сынишкой на руках. У него было впереди две недели без войны. Как они были счастливы! Однажды вечером жена ему так и сказала: «Лёша, всё настолько замечательно, что я предчувствую скорый конец нашему счастью…». Он, конечно, её успокаивал, говорил, что ей лезут в голову всякие глупости… Но жена была права. Отпуск был позади, он должен был ехать в аэропорт, чтобы лететь на службу в Ингушетию. Алексей спустился в метро, из которого ему было суждено выйти через десятилетия…

Он несколько лет искал жену с ребёнком, надеясь, что она, услышав сирену, спаслась. Обошёл пол-метро, пока понял, что его поиски тщетны. Летчики в метро были не нужны, бывших военных хватало и он освоил новую специальность электрика. Пытался заводить отношения с женщинами. Но в каждой из них он придирчиво искал черты своей жены. И не находил. Он так и остался один.

Тело его старело, но сознание застыло в возрасте двадцати четырех лет. Ему снилось небо, а также горы, леса, реки. Они снились ему такими, какими их видно с высоты полёта на вертолёте. И он всегда во сне летел домой – туда, где его ждёт жена и сынишка.

Когда уже старику Родионову предложили, вернее приказали, участвовать в проекте, он думал, что это тоже сон. Слишком всё было нереально. Он оказался единственным живым лётчиком в метро. Это не удивительно, в Москве во время Удара могли оказаться, а значит и спастись, только те, кто был не на службе. А таких было мало – незадолго до Удара всех отозвали из отпусков. На него это не распространялось из-за ранения. Ещё больше радовало Родионова то, что ему была предложена роль не просто лётчика, а исследователя. Ему надо было понять и научиться владеть самым совершенным вертолётом, который был когда-либо построен в России, если не во всем мире.

Десятилетиями Родионов жил, вернее существовал, в психологическом коконе, живя тем, что было до Удара: он ни с кем не общался, ни за что не переживал и не получал новых впечатлений. И благодаря этому знания полученные в лётной академии, и навыки полученные на практике до Удара, практически не затёрлись в его голове – он как-будто позавчера сдал выпускные экзамены и вчера вылез из вертолёта.

В течении месяцев Родионов буквально жил в «камбале». Он полюбил этот вертолёт с первого взгляда. Общаясь с ним посредством компьютера, Родионов воспринимал его, как живой организм. Вертолёт имел довольно совершенную систему автообучения пилотов и даже встроенную компьютерную обучающую программу-симулятор. Родионов был счастлив и ждал от жизни только одного – взлететь.

Цель

миссии он, конечно, знал, но она его мало интересовала. Полёт Родионову был нужен только ради полёта. Когда они летели в Минск и другие уновцы спали, старое сердце Родионова радостно билось – он летел! Смерти он не боялся уже давно, даже одно время ждал и звал её. А теперь он – летит! Он чувствовал себя всё тем же двадцатичетырёхлетним старлеем. Ему даже казалось, что, когда он вернётся, к посадочной посадке его выйдут встречать жена с сыном…

После посадки и ухода основной группы, Родионов не скучал. Он с утра до ночи постигал свою «камбалу». Благодаря симуляторам он уже в совершенстве овладел искусством управления и ведения боя на вертолёте, во всяком случае – в виртуальном виде.

А вот двум уновцам, которые Дехтером были назначены ему в подчинение, заняться было нечем. Они бестолково смотрели на обзорные мониторы; с вялым интересом вглядывались в на экран симулятора, когда Родинов вёл бой сразу с тремя «апачами»; топтались взад и вперёд по вертолёту; по десять раз на день разбирали, чистили и собирали свои автоматы; спали, играли в карты и просто сидели, тупо уставившись в одну точку.

На обзорным мониторах смотреть было особо нечего. Вертолёт стоял на покрытой бетонными обломками, кирпичной крошкой и не густой травяной и кустарниковой порослью детской площадке, размером в полгектара, ограниченной с четырёх сторон руинами многоэтажек. Эти руины были похожими на трибуны, а площадка – ареной какого-то абстракционистского амфитеатра. Они так и назвали это место – амфитеатром. На площадке торчали ржавые остовы детских лестниц и качелей. Кое-где перекрытия первых этажей рухнувших многоэтажек выдержали и теперь пустые глазницы оконных проёмов злобно смотрели на чужаков. Из-за одной из трибун подымалась вышка мёртвой сталкерши.

Вертолёт имел усиленную броню и всего один иллюминатор – спереди. Иллюминатор был метровой щелью в броне вертолёта, залитой прочным оргстеклом. Этот иллюминатор закрывался бронированными ставнями, так как ситуацию вокруг вертолёта можно было наблюдать на мониторах и по приборам. Он был предусмотрен на случай аварии электронных средств наблюдения. Однако Родионов открыл этот иллюминатор – так камбала больше напоминала ему обычный вертолёт, на котором ему приходилось летать.

Иногда он смотрел в иллюминатор. Он старался вспомнить, какими были деревья и кусты до Удара. В снах ему они представлялись более зелёными. Он вспоминал, как в детстве любил на спор с друзьями побороться на траве недалеко от их дома. Потом они, уставшие, запыхавшиеся и побитые, лежали на этой траве и смотрели на голубое небо сквозь кроны деревьев. Всё имело какой-то добрый, тёплый зелёный цвет. А теперь в этой листве зелёный цвет угадывается лишь с трудом. Он сильно разбавлен оттенками серого, бурого, тёмно-коричневого. Нет, однозначно, это уже не та растительность, которая была. И вид она имеет отталкивающий, вселяющий не спокойствие, а, наоборот, чувство опасности.

Ещё более отталкивающими были звуки мёртвого Минска. Через броню звуки практически не проникали. Но иногда Родионов включал приёмник забортного звука. Недружелюбный шелест листьев, постоянные завывания, ухания и стрекотания каких-то далёких и близких монстров, заставляли выключить звук, чтобы не слышать эту адскую какофонию.

Зато небо, очистившись за десятилетия от поднятой в него тысячами ядерных взрывов гари и пыли, стало таким же прекрасным и голубым. Даже ещё более голубым, чем было. Ещё бы, его столько лет не коптили автомобили и заводские трубы. Родионов смотрел на небо и невольно улыбался. Это небо принадлежит ему – единственному лётчику на ближайшие тысячи километров, если не на всей планете.

Иногда эхо- и фотодатчики срабатывали на движение. На мониторе эхорадара появлялась движущаяся точка, указывающая передвижения какого-то мелкого животного вблизи вертолета. Воочию увидеть этих местных обитателей удавалось редко – они боялись вертолёта и не подходили к нему, прячась в кустах, кронах деревьев и в руинах домов. Лишь несколько раз они видели ворон – обычных ворон без видимых мутаций. Они прилетали, садились вдали вертолёта, что-то клевали, рыли своими лапами в земле и улетали.