Муравейник
Шрифт:
И вот уже им исполнилось восемь лет, а потом и девять. Дирк научился читать и писать и решал все задачи, какие решал Томми. Так как он не знал городской жизни, преимущество всегда было на стороне Томми, и, разозлившись, Дирк однажды заявил, что это несправедливо. Опять произошла схватка, после чего Томми стал учить его по-новому. Теперь, если уж он начинал описывать, как в городе ходят в кино, он не упускал ни одной подробности. Он рассказывал, где и какие места, сколько стоят билеты, какой там свет и откуда получается изображение на экране. Он описывал, что им дают в школе на завтрак и какой у них там обед. Когда он упомянул, что к ним с волшебным фонарем
И скоро Томми начал смотреть на мир глазами Дирка. Ему открылась иная сторона городской жизни, он видел ее ясно, красочно и чуть-чуть искаженно, как Дирк. Теперь и в школе он всякий раз невольно думал: «Нужно запомнить это, чтобы рассказать Дирку». Он не мог сказать или сделать что-нибудь, не подумав, как к этому отнесется Дирк, словно в него, в Томми, вселились черные, насмешливые и никогда не дремлющие глаза Дирка. От тщетной попытки объединить эти два мира в душе Томми появилась раздвоенность. Он ругал негров и кафров, как и [25] его товарищи, и даже с большим пылом, чем они, но тут же ловил себя на привычной мысли: «Я должен запомнить это, чтобы рассказать Дирку».
Благодаря тому что он много думал и стремился всегда во всем разобраться, он преуспевал в школе и учение давалось ему легко. По развитию Томми был года на два старше своих сверстников.
Ему минуло девять лет, когда однажды, придя в шалаш, он не нашел Дирка. Это было в первый день каникул. Весь семестр он старался запомнить самое нужное, самое важное, чтобы рассказать Дирку, а его нет. На кусте гигантского папоротника сидел голубь, и его ленивое, усыпляющее воркование одиноко звучало в тишине знойного утра. Когда Томми, продираясь сквозь кусты, подошел ближе, голубь улетел. Тяжко бухали толчеи: «золото, золото, золото». Томми увидел, что и книг в шалаше нет, — сумка, в которой они лежали, висела открытой.
Он побежал к матери.
— Где Дирк? — спросил он.
— Откуда же я знаю, — сдержанно ответила мать. Она и в самом деле не знала, где он.
— Ты знаешь, знаешь! — зло закричал Томми и кинулся на прииск.
Сидя на опрокинутой вагонетке у края обрыва, мистер Макинтош смотрел вниз; в глубине, словно муравьи, копошились сотни рабочих.
— Ну как, сынок? — приветливо спросил он и подвинулся, чтобы Томми сел рядом.
— Где Дирк? — стоя против него, в упор задал вопрос укоризненно Томми.
Мистер Макинтош сдвинул свою старую фетровую шляпу совсем на затылок, почесал лоб и взглянул на Томми.
— Дирк работает, — ответил он наконец.
— Где?
Мистер Макинтош показал вниз. Потом сказал:
— Присядь-ка, сынок, мне нужно с тобой поговорить.
— Не хочу. — Томми отвернулся и, заплетаясь, побрел через кустарник к шалашу. Там он сел на скамью и заплакал. Подошло время обеда, но мальчик не тронулся с места. Весь день он просидел в шалаше, а когда выпла- [26] кался, все равно остался сидеть, прислонившись к столбу, глядя в кусты. Кру-круу кру-круу, — ворковали голуби; постукивал дятел, глухо бухали толчеи. И все же вокруг было тихо, так тихо, словно долину сковала тишина. Томми даже слышал, как точат
Весь день мальчик просидел в шалаше и домой пришел уже затемно. Когда мать спросила его: «Что с тобой? Почему ты плачешь?» — он сердито буркнул: «Не знаю». Раз она притворяется, то и он ответит ей тем же.
На другой день Томми удрал в шалаш еще до завтрака, не возвращался до темноты и, хотя ничего не ел, отказался от ужина.
То же самое повторилось и на следующий день, только теперь мальчику стало скучно, и он особенно остро ощутил свое одиночество. Он поднял кусок дерева, вытащил из кармана нож и принялся строгать. И вскоре дерево превратилось в сгорбленного, изнемогающего под тяжестью ноши мальчика с закинутыми назад, судорожно вцепившимися в груз руками. Он притащил фигурку домой и за ужином поставил перед собой на стол.
— Что это? — спросила мать, и он ответил:
— Дирк.
Он захватил фигурку в спальню и при мягком свете лампы долго сидел там, отделывая ее ножом. Утром, когда он, выйдя из дому, встретил мистера Макинтоша у котлована, фигурка была у него в руке.
— Что это у тебя, сынок? — спросил мистер Макинтош, и Томми ответил:
— Дирк.
Лицо у мистера Макинтоша вытянулось, но он тут же улыбнулся и сказал:
— Отдай его мне.
— Нет, это ему.
— Я заплачу тебе, — мистер Макинтош вытащил бумажник. [27]
— Не надо мне ваших денег, — буркнул Томми, а мистер Макинтош, растерявшись от неожиданности, убрал бумажник в карман. Но вдруг Томми нерешительно сказал:
— Ладно уж, берите.
Самолюбие мистера Макинтоша было удовлетворено: с облегчением достав бумажник, он, в восторге от собственной щедрости, извлек оттуда однофунтовую бумажку.
— Пять фунтов, — выпалил Томми.
Мистер Макинтош нахмурился, потом засмеялся. Запрокинув назад голову, покатываясь от хохота, он прорычал:
— Ну и делец же из тебя выйдет, парень! Пять фунтов за какую-то деревяшку.
— Ну и сделали бы сами, если это деревяшка. Мистер Макинтош отсчитал пять фунтов и вручил
Томми.
— А что же ты собираешься сделать на эти деньги? — поинтересовался он, наблюдая, как Томми прячет их и тщательно застегивает кармашек на рубахе.
— Дирку отдам, — с триумфом отрезал Томми; массивное, обрюзгшее лицо мистера Макинтоша побагровело.
Сидя на вагонетке, он рассеянно постукивал тяжелой палкой по башмакам, глядя вслед удалявшемуся Томми, стараясь понять его странное поведение. «Он славный мальчишка, и у него доброе сердце», — подумал он, и все вдруг стало ему ясно.
Вечером, когда он ел жаркое с капустой, к нему зашла миссис Кларк.
— Мне бы нужно поговорить с вами, мистер Макинтош, — сказала она.
Кивком мистер Макинтош указал на стул, но она не села.
— Томми очень переживает, — осторожно продолжала она, — он так привык к Дирку, и ему совсем не с кем играть.
Какое-то мгновение мистер Макинтош смотрел в тарелку.
— Это легко уладить, Энни, не волнуйтесь, — сказал он.
Мистер Макинтош говорил правду. Стоило ему мигнуть — и любого рабочего посылали туда, куда он хотел. [28]