Мурена

Гоби Валентина

— Не откажусь. А соломинка у вас найдется?

— Эх… но я сбегаю напротив, в кафе.

— О, не утруждайтесь вы так!

— Да полноте, меня это не затруднит!

И Жан Мишо, на ходу надевая пиджак, выбегает из-за рабочего стола:

— Я мигом!

Франсуа смотрит в окно, на улицу. Мимо спешат прохожие, проезжают автомобили. Напротив витрины останавливается женщина и, глядя в залитое солнцем стекло, поправляет шляпку. Франсуа думает, что бы еще написать Марии о Жоао? Что бы ей было интересно узнать о нем? Он пришел в контору Мишо вместо того, чтобы продиктовать это письмо Мугетт, он никого не предупредил о том, что Мария собирается вернуться во Францию, он не сказал Жоао о письмах, которыми он обменивается

с его женой, он не желает, чтобы ему мешали — а все потому, что, воссоединив Жоао и Марию, он не желает путаться под ногами. Это их личное дело.

Женщина, что смотрится в витрину, гримасничает, улыбается и уходит, явно недовольная своим видом. Франсуа решает, что Жоао должен сам постоять за себя и быть решительным, смелым — словом, мастером своего дела. Он должен отринуть перепады настроения, жажду наград, постоянное недовольство своими результатами — из-за этого у него репутация нытика. Впрочем, Жоао в чем-то прав. Он утверждает, что спорт для инвалидов — вещь относительная. Он считает, что требуется более подробная градация спортсменов по заболеваниям или травмам, иначе результаты соревнований никак не соответствуют тем или иным возможностям участников. Франсуа вспоминает их последнюю встречу в бассейне «Бют-о-Кай», новом спортивном комплексе в Тринадцатом округе. Франсуа очень нравится арочный интерьер и, особенно, температура воды, накачанной из подземных источников, двадцать восемь градусов по Цельсию, отчего в помещении совсем не холодно, даже в плавках. Жоао не слушает его, он подозрительно оглядывает выходящих из раздевалки спортсменов. У некоторых из них травма позвоночника — от категории «А» до «С», как и у Жоао, у других — полиомиелит; кто-то из них не парализован ниже спины. Жоао, сидя на трамплине, раздраженно качает головой, но Франсуа не обращает внимания.

— Давай! — кричит он. — Сделай их всех!

Но его друг проигрывает Раймону Дюбуа, у которого поражены полиомиелитом нижние конечности. Раймон большой весельчак, он хлопает Жоао по плечу и говорит, осознавая свое превосходство:

— Да ладно, старик, не бери в голову! Ерунда все это!

Жоао стискивает челюсти, его всего трясет от поражения, от разочарования. Франсуа прекрасно его понимает, он знает, что друг желает, чтобы в очередном номере «Инвалидов Франции» четко, французским по белому было написано: «Жоао ПИНЕДА еще способен взять первое место!»

И Франсуа вырезал ту заметку и отослал ее Марии, чтобы она и ее дети поняли, что отец не сдается, что он еще поборется. Хотя бы потому, что в тот вечер его ждала Мугетт, и к ним присоединились Раймон с женой, и они отправились пообедать вместе — две пары влюбленных; они еще придумают, чем заняться в воскресенье, а потом лягут в свои постели, исполненные любви, а вот Жоао не светит ничего.

Ему не удалось одержать победу даже на дистанции в пятьдесят метров вольным стилем. Жоао хочет поделиться с другом своей обидой, и они, встретившись у раздевалки, отправляются в бистро напротив.

— Ампутанты! — горячится Жоао. — Так ведь это совсем другое! Вот скажи мне, можно ли ставить в одну категорию людей с полностью отнятыми руками, как ты, например, и таких, как Жорж, у которого нет предплечий? Или в категории спортсменов с потерей конечности сравнивать Этьена, у которого нет обеих ног, и Филипа — у него, как ты знаешь, нет лишь одной, да и та лишь до бедра! Ну как их можно сравнивать, а? Это несправедливо!

Разумеется, он прав. Но в первые годы существования Содружества спортсменов не классифицировали, лишь только фиксировали результаты.

— Победа не должна быть целью, — отвечает Франсуа.

Жоао взбалтывает лимонад и замечает, что еще есть и те, кто играет нечестно — прикидываются больными, парализованными. Однажды Франсуа слышал, как Жоао, чокаясь с подобными людьми и улыбаясь во весь рот, ругался по-португальски, желая этим bastardos сломать себе

руку или раскроить череп. Он проклинал врачей и арбитров, которые не замечают явной симуляции, а если начинал возмущаться, ему намекали, что он ведет себя как ребенок.

— Да, конечно, — иронизирует Жоао, — главное ведь не победа, а участие! Ser uma vitima nao faz de ti um anjo! — То, что ты жертва, еще не делает тебя ангелом!

Франсуа, в принципе, с ним согласен. Но все же отвечает устало:

— Жоао, ты ведь борешься с самим собой. Что тебе еще нужно?

— Справедливость. И слава.

Да, так и есть. Франсуа серьезно относится к его словам. Но пока не появятся настоящие чемпионы, честно заслужившие свои награды, никто не будет воспринимать их всерьез. Франсуа спокойнее относится к таким вещам, но ведь у него много других занятий, которые ему небезразличны. А у Жоао остался лишь спорт.

Франсуа кладет ногу на ногу и снова всматривается в уличную суету. Да, думает он, классификация нужна, необходимо разделять спортсменов-инвалидов по категориям. И такие, как Жоао, крайне ценны для них, они, во всяком случае, не пойдут на сделку с совестью.

«Если мы действительно хотим организовывать соревнования — в полном смысле этого слова, — напишет чуть позже Франсуа в своей статье, — то есть примем квалификацию спортсменов по категории инвалидности, у нас будет только два варианта: либо мы ранжируем людей по степени инвалидности, чтобы создать равные условия, но тогда встанем перед проблемой очень малого количества участников, и, кроме того, выигрывать будут преимущественно симулянты, — кстати, на это обращала внимание Жаклин Ревель, утверждавшая, что каждый человек, каждое тело имеет свои исключительные особенности, то есть спортсменов невозможно сравнивать, а значит, следует вообще отказаться от принципа состязательности. Либо требуется создать свод сравнительных критериев для уравнивания шансов инвалидов различных степеней и категорий». И эту идею поддержит секретариат Содружества. А Жоао начнет бомбардировать Международную организацию труда, которая устанавливает подобные критерии. «Это ваша работа, это ваша задача, это смысл существования вашей организации!» — будет кипятиться он, показывая Франсуа листки, испещренные восклицательными знаками и троекратными подчеркиваниями, а Франсуа будет указывать ему на грамматические ошибки. И справедливость восторжествует, примут правила, согласно которым оцениваться будут не дефекты тела, а возможности конкретного спортсмена.

— А, черти полосатые! — возликует Жоао. — Теперь точно хрен угадаешь, кто придет первым!

И он будет потирать от удовольствия руки, а Франсуа добавит, что теперь спорт инвалидов привлечет внимание журналистов.

В две тысячи шестнадцатом году Жоао, Франсуа и Мугетт будут смотреть репортаж — стометровый заплыв на спине среди мужчин — с Паралимпийских игр в Рио. Жоао сидит в коляске, поглощая чипсы, а Франсуа и Мугетт устроились на диване; громкость телевизора выкручена до предела. Они видятся последний раз в жизни. Но все же их усилия не пропали даром: на плавательных дорожках совершенно разные спортсмены — один лишен ног; другой поражен церебральным параличом; у троих нет рук — у одного левой, у другого правой ниже локтя; еще у одного отсутствует левая рука и левая нога ниже колена. Теперь они могут сравнить возможности соревнующихся.

— Ну что, я же говорил, сукин ты сын! — хмыкает Жоао.

Он был полностью прав, спорт — не благотворительная лавочка.

Но пока на дворе шестьдесят третий. Франсуа замечает, как напротив витрины гримасничают двое детей, словно стараются кого-то напугать. Он смотрит на настенные часы с маятником, недоумевая, куда запропастился Жан Мишо. Дети убегают, и теперь снова виден залитый солнцем тротуар, и Франсуа думает, что увидит Мария в Жоао, в его изменившемся лице. А в нем появились новые черты, появилось новое выражение…