Мурзук
Шрифт:
Ему захотелось подбодрить ее, дать ей почувствовать, что в нем она найдет надежного друга.
Скоро он узнал, что она собирается на естественно-исторические курсы, и весело сказал:
– Ну вот, будем с вами коллегами: я ведь тоже по этой части.
Тут его собеседница сразу оживилась.
– Вы, значит, хорошо знаете лес? – радостно сказала она. – Расскажите что-нибудь о лесных зверях. Я готова слушать о них часами.
На мгновение студент смутился. Что интересного мог рассказать о животных он, изучавший их только по костям да по книгам, человеку,
Но тут вспомнился ему рассказ Ларивона, и он с увлечением начал рассказывать об Одинце.
Оттого ли, что был он в тот день «в ударе», оттого ли, что с наивным любопытством и восторгом смотрели на него голубые глаза, – только неожиданно он почувствовал в себе необычайный дар красноречия.
Гости бросили споры и окружили рассказчика. А он красивыми и сильными словами живописал перед ними дикую и прекрасную жизнь старого лося.
Он особенно подчеркнул громадный рост, угрюмый нрав и чудовищную силу зверя. На хитрой догадке крестьянина о тайном убежище Одинца он построил целую запутанную легенду. Зверь получился в его рассказе кем-то вроде сказочного великана, живущего в неприступном заклятом убежище.
– Это последний старый бык в нашем краю, так близко от города, – заключил рассказчик. – Теперь лосей бьют, не дав им войти в полную силу и стать действительно опасными. Со смертью Одинца из наших лесов исчезнет последний лесной великан. Славный трофей для охотника. Крестьяне ничего не могут поделать с ним. Приезжали звать меня.
– Вы поедете его убивать? – быстро спросила девушка. – Вы уже много лосей убили?
Весь пыл студента мигом остыл.
«Влип!» – с ужасом подумал он.
Хотел соврать, но вовремя вспомнил, что товарищи знают, какой он охотник, и, конечно, выдадут его с головой.
– Мне, собственно, – промямлил он, не поднимая глаз на собеседницу, – не приходилось пока по крупному зверю.
– На зайчиков-то безопасней! – съехидничал кто-то из товарищей.
Кровь бросилась студенту в голову. И так же внезапно отхлынула, когда он взглянул на девушку.
Он заметил только ее улыбку, презрительную и жесткую.
«Она думает, что я трус», – подумал студент. И он громко сказал:
– Но этого лося я убью. Завтра еду.
Кто-то сострил:
– Насморка, гляди, не получи. Пожалуй, ночевать-то в лесу придется!
Кто-то крикнул:
– Выпьем за нашего Тартарена из Тараскона!
Зазвенели стаканы; хозяин кинулся к роялю и забарабанил марш.
Но студент сдержал себя и не стал вступать в пререкания с товарищами. Презрительно пожав плечами, он отошел в сторону и, как только разговор перескочил на другое, незаметно скользнул в прихожую.
По дороге он вспоминал то ироническую улыбку, то добрые глаза своей новой знакомой. Грусть ясных ее глаз никак у него не мирилась со злой насмешкой и строго сдвинутыми золотистыми бровями.
Он злился на себя, на весь мир и бормотал, сжимая кулаки:
– Уж смеяться-то над собой я никому не позволю!
И вот он в лесу. Он десять дней
А сейчас проклятый зверь убил еще двух собак, за которых охотнику придется теперь платить Ларивону: только одна из собак – та, что уцелела, – была его собственная.
Убить зверя оказалось делом неожиданно трудным. Одинец решительно не желал встречаться с охотником и не принимал боя.
Теперь одна надежда оставалась у охотника: найти лежку и около нее подкараулить осторожного зверя. Но где оно, это таинственное убежище зверя?
Охотник широко открыл глаза.
Ну конечно: опять то же место! Именно здесь всегда исчезает Одинец.
За этой чащей – большая гарь, за гарью – перелесок, за перелеском – там, где сейчас тявкает давно убежавшая собака, – непроходимое болото. Там обрываются следы.
Охотник вскинул ружье на плечо и пошел вперед, огибая чащу.
Он твердо решил немедленно разгадать тайну исчезновения Одинца.
Глава четвертая
Рогдай
Горелое место густо поросло дикой травой и лиственным молодняком. Было уже седьмое сентября, и зелень по-осеннему никла к земле [2] .
Ноги охотника путались в цепких травах, но он шел напрямик через гарь – прямо на голос тявкающей все на одном месте собаки.
2
По старому охотничьему закону охота на самцов лосей начиналась с 15 августа старого стиля, то есть с 28 августа нового стиля. – Примеч. авт.
Несмотря на пышную растительность, гарь казалась безжизненной, птиц совсем не было слышно. Из высокой травы мертвыми головешками торчали черные обгорелые пни.
Один из них – прямо впереди – привлек внимание охотника своей странной формой. Его закрывала листва низеньких березок и мешала разглядеть.
«Что за чертовщина! – досадливо подумал охотник. – Мне положительно начинает казаться, что у него – глаз и он глядит на меня. В этой глуши скоро черти начнут мерещиться!»
Черная головешка, глядящая маленьким живым глазом, вызывала жуткое чувство.
«Подойду и стукну его прикладом, чтоб рассыпался», – думал охотник, шагая прямо к пню.
Но вдруг черный пень исчез. Охотник вздрогнул и остановился.
Ему пришло в голову снять с плеча винтовку и приготовиться стрелять. Но сейчас же стало стыдно своей суеверной трусости.
Он решительно сделал шаг вперед к тому месту, где только что был пень, а теперь не видно было ничего, кроме березок и травы.
Он не успел еще опустить ногу на землю, как черный пень появился опять. Он с треском и грохотом взорвался из травы и стремительно помчался прочь, забирая все выше над гарью.