Мусаси
Шрифт:
– Вы идете из дома Симмэн? – спросил он.
– Да, но…
– Вы сами из их семейства?
– Разумеется, нет! – ответила Осуги, резким взмахом руки отметая такую возможность. – Я – глава самурайского дома по другую сторону реки.
– Значит, вы мать Хонъидэна Матахати, который воевал при Сэкигахаре вместе с Симмэном Такэдзо?
– Да, но мой сын ушел не по своей воле. Его сманил этот молодой демон.
– Демон?
– Этот… Такэдзо.
– Похоже, у Такэдзо не слишком
– Не слишком хорошая? Мягко сказано! Вы в жизни не видали такого бандита. Не представляете, сколько мы натерпелись с тех пор, как мой сын связался с ним.
– Ваш сын, по-видимому, погиб при Сэкигахаре. Я…
– Матахати? Погиб?
– Я не вполне уверен, но, если это хоть как-то утешит ваше горе, я готов сделать все, что в моих силах, чтобы вы могли отомстить.
Осуги скептически оглядела самурая:
– Кто вы такой?
– Я из войска Токугавы. Мы прибыли в замок Химэдзи после битвы. По приказанию своего господина я установил посты на границе провинции Харима, чтобы проверять всех, кто сюда направляется. Такэдзо Симмэн прорвался через заставу и добрался до Миямото несмотря на наше преследование. Крепкий орешек! Мы рассчитывали, что, уходя от нас в течение нескольких дней, он, в конце концов, выбьется из сил, но мы до сих пор его не поймали. Никуда он не денется. Мы его схватим!
Осуги кивнула в знак согласия. Теперь она поняла, почему Такэдзо бежал из Сипподзи, и сообразила, что дома он, по всей видимости, не появлялся. Солдаты ведь стали бы его искать в первую очередь здесь. Гнев продолжал душить ее, ведь было очевидно, что Такэдзо вернулся один. И все же она не могла заставить себя поверить, что Матахати нет в живых.
– Я знаю, что Такэдзо хитер и коварен, как хищный зверь, – сказала холодно Осуги. – Но я уверена, что для такого самурая, как вы, не составит особого труда поймать его.
– Откровенно говоря, я сам так думал. У меня мало людей, да вот он убил еще одного человека.
– Позвольте старой женщине дать вам совет, – сказала Осуги, подзывая его ближе.
Она что-то прошептала ему на ухо, и ее слова, видимо, очень понравились самураю.
– Дельная мысль! Здорово! – воскликнул он.
– Вы уж постарайтесь! – пожелала Осуги на прощанье. Самурай собрал свой отряд, в котором было человек пятнадцать, за домом Огин. Уяснив задачу, они перелезли через стену, окружавшую усадьбу, и выставили охрану на всех выходах. Солдаты вломились в дом, круша все на своем пути, и ворвались в комнату, где сидели две молодые женщины с заплаканными глазами.
При виде солдат у Оцу перехватило дыхание, она побледнела. Огин как истинная дочь своего отца, самурая Мунисая, ничем не выдала волнения. Она холодно и негодующе смотрела на солдат.
–
– Я, – ответила Огин. – И я требую объяснения, почему вы вошли в дом без разрешения. Я не потерплю, чтобы так нагло вели себя в доме, в котором нет никого, кроме женщин.
– Схватить ее! – приказал человек, с которым недавно беседовала Осуги.
С десяток солдат набросились на Огин, пытаясь ее связать. Комнатные перегородки-фусума зашатались, лампа опрокинулась. Оцу, крича от ужаса, кинулась в сад. Несмотря на яростное сопротивление Огин, все было кончено в несколько секунд. Связав Огин, солдаты бросили ее на пол и стали бить ногами.
Оцу сама не понимала, как ей удалось вырваться. Не видя дороги, она бежала босиком к Сипподзи, озаренная неверным светом луны. Она выросла в атмосфере мира и покоя, и теперь ей казалось, что все рушится.
Кто-то окликнул ее, когда она подбежала к подножию холма, на котором стоял храм. Она увидела силуэт человека, сидящего на камне под деревьями. Это был Такуан.
– Благодаренье небесам, это ты! – сказал он. – Я уже начал беспокоиться. Ты никогда не задерживалась так поздно. Пошел искать тебя, когда стало совсем темно.
Он взглянул на ее ноги.
– Почему ты босая?
Оцу с рыданиями бросилась ему на грудь.
– О, Такуан, это ужасно! Что делать?
– Может, все не так уж плохо? – пытался он успокоить Оцу. – На свете много вещей, которые действительно ужасны. Успокойся и расскажи, что произошло.
– Они связали Огин. Матахати не вернулся домой, и теперь они бьют ногами Огин, а ведь она такая нежная и хрупкая. Такуан, мы должны что-то сделать!
Всхлипывая и дрожа, она припала к молодому монаху, положив голову ему на грудь.
Был полдень, стоял тихий и влажный весенний день. Такэдзо шел через горы сам не зная куда. По лицу молодого человека градом катил пот. Он устал до изнеможения, но все же мгновенно настораживался от шороха вспорхнувшей птицы. Несмотря на утомление, его покрытое грязью тело, движимое инстинктом самосохранения, напрягалось, как пружина.
– Мерзавцы! Ублюдки! – рычал Такэдзо. Яростным взмахом меча из черного дуба он срубил с дерева толстую ветку. Белый сок, выступивший из среза, напомнил ему молоко кормилицы. Он долго стоял и смотрел на срез. Лишенный матери, Такэдзо с малых лет был обречен на одиночество. Казалось, даже родные горы и ручьи смеются над ним, вместо того чтобы утешить.
– Почему все деревенские так не любят меня? – спрашивал себя Такэдзо. – Стоит мне появиться, как они доносят обо мне страже. От меня же улепетывают, как будто я бешеный.