Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян?
Шрифт:
Тот задумчиво переводил взгляд со шпаги, по-прежнему лежавшей на столе перед ним, на юношу и обратно. Потом остановился-таки на Шурике и, усмехнувшись, уточнил:
— Стало быть, француз-покойничек тебя настоящим мастером клинка именовал? Так, что ли?
С трудом удержавшись, чтобы вновь не посмотреть на Данилу Петровича, Шурик ответил:
— Точно так, батюшка.
— Ну-ну! — Боярин еще раз усмехнулся и, звонко хлопнув в ладоши, прибавил: — Сейчас посмотрим.
Дверь едва слышно скрипнула, и Шурик обернулся. На порог комнаты ступили два хлопца в серой, невзрачной одежке то ли крестьянского, то ли купеческого кроя, с ходу и не поймешь, и ладных, сафьяновых сапогах, наверняка не в пример более удобных, нежели его обувка. В
— А ну-ка! — Боярин протянул Шурику его оружие. — Покажи сноровку!
Юноша привычным движением извлек клинок из ножен и, пребывая в смятенных чувствах, недоуменно глянул на Афанасия Максимыча.
— Покажи сноровку, — повторил тот. — И не бойся… поцарапать их ненароком. Ты другого бойся! Ты бойся, чтобы я мастерства твоего хваленого не проглядел! Вот этого ты бойся! — с нажимом закончил он и кивнул на парней со шпагами, замерших возле двери в ожидании.
Сообразив, что от него требуется, Шурик развернулся к своим, как он понял, экзаменаторам и отсалютовал им, вызывая на бой. По правилам благородных поединков, усвоенным им от Старого Маркиза, супротивники обязаны были ответить ему тем же, принимая вызов. Но они, супротивники эти, правилами побрезговали, ринувшись на него, как мужики в уличной драке: без какого бы то ни было намека на салют или воинское приветствие. У них-то, видать, учителя были не в пример слабее, подумал Шурик, отражая первый, совершенно бездарный, выпад соперника.
Однако минуту спустя он пришел к окончательному и бесповоротному выводу, что никаких учителей у его оппонентов вообще отродясь не было. Неумелые, косолапые движения, убогие удары, дрянная защита — словом, полное отсутствие техники было столь очевидным, что Шурик не просто успокоился, а даже заскучал, чего в поединках с Маркизом никогда себе не позволял. Представление о шпажном бое его оппоненты, скорее всего, почерпнули, наблюдая за фехтовальщиками со стороны, а сами решительно никакой школы не прошли, думал он, небрежно парируя яростные, но абсолютно бесталанные удары и перемещаясь по комнате легкими, танцевальными движениями, не останавливаясь ни на секунду и не позволяя противникам организовать дружную атаку или зажать его в углу. Впрочем, зажми они его в углу, плохо от этого было бы только им самим, но никак не ему: Шурик не сомневался, что мог покончить с обоими «экзаменаторами» парой-тройкой ударов еще в самом начале поединка (если, конечно, этот балаган вообще можно назвать поединком). Он тянул резину не из желания поиздеваться над ними, а стремясь лишь в полной мере продемонстрировать обретенное за долгие годы мастерство.
Эта демонстрация, состоявшая из стремительных, скользящих, почти танцевальных па, элегантных финтов и череды быстрых контратак, завершавшихся легкими уколами, не столько опасными, сколько обидными для его оппонентов, могла продолжаться еще довольно долго, если бы один из них, вконец разъярившись, сам все не испортил бы, помянув дурным словом мать Шурика. Прощать подобное хамство не представлялось возможным, и пару секунд спустя юноша поймал нахала на очередной ошибке и контратаковал, глубоко вогнав острие шпаги в его правое плечо, аккурат под ключицу. Вскрикнув, хам выронил оружие, неловко прянул назад и, оступившись, рухнул навзничь. Его товарищ бросился в безнадежную атаку, и Шурик, сообразив, что инерция безумного броска сделает все за него, просто отклонил вражеский клинок немного в сторону и ушел влево. Когда же его оппонент, не совладав со скоростью собственного движения, пролетел мимо, Шурик несильно (по его разумению) приложил того рукоятью шпаги по затылку, придав тем самым дополнительное ускорение и без того стремительному полету.
Отсалютовав боярину Афанасию Максимовичу и воеводе Даниле Петровичу, Шурик отправил шпагу в ножны и положил оружие на стол.
Боярин лениво перевел взгляд с одного горе-фехтовальщика, зажимавшего ладонью кровоточащее плечо, на другого, без чувств растянувшегося
— Молодец, Вологда! Хвалю! Вижу, про мастерство шпажное ты не соврал. А теперь, хлопчик, скажи-ка мне пару слов по-французски.
— А чего говорить-то? — не понял Шурик.
— Да хоть биографию свою заново изложи, — махнул рукой Афанасий Максимыч. — Только покороче!
Поняв, что от него хотят, Шурик собрался с духом, мысленно обратился к своему покойному наставнику и принялся гудеть в нос, привычно делая ударения на конце слов:
— Monsieur, une fois en hiver je suis sorti de la foret. II gelait tres fort [4] …
На этот раз биография действительно получилась гораздо короче: в переводе на французский весь рассказ о битве за Кирилло-Белозерскую обитель, знакомстве со Старым Маркизом и последующем ученичестве уложился в пять минут. Выслушав его, боярин снова обратился к купцу, стоявшему подле него и внимавшему Шурику с преувеличенным вниманием:
4
Мсье, однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел. Был сильный мороз… (фр.)
— Ну, что скажешь, Игнатий Корнеич? Ладно ли отрок речью нерусской владеет?
Купец пуще прежнего нахмурил густые брови, помассировал широкой ладонью скулу, заросшую длинной щетиной, лишь в какой-то степени компенсировавшей отсутствующую купеческую бороду, и, многозначительно крякнув, изрек:
— Прямо скажу, Афанасий Максимыч, речью нерусской отрок владеет хотя и ладно, но не очень!
Боярин резко обернулся к Шурику, потерянно опустившему руки и спиной почувствовавшему, как напрягся, привстал Данила Петрович, готовый вступиться за своего подопечного, вместо похвалы одаренного самой настоящей хулой.
— Но! — Игнатий Корнеич поднял палец, дав понять, что еще не договорил. — Будучи во Франции, я, Афанасий Максимыч, был свидетелем еще более скверного владения французским языком, и не от приезжих чужеземцев, а от самих франков.
Боярин вопросительно заломил бровь.
— Вот как?
— Именно так, Афанасий Максимыч! И это неудивительно: Франция хоть и не сравнится с Россией, но, по европейским меркам, страна все же огромная. Население там крайне пестрое, и язык французский всяк норовит вывернуть на свой манер, отчего на севере страны говорят совсем иначе, нежели на юге, а восточные жители зачастую с трудом понимают речь западных…
Ощущая несказанное облегчение, Шурик благодарно посмотрел на купца и поднял руку, привлекая к себе внимание.
— Сказать желаешь? — понял боярин. — Говори.
— Помимо этого, — бодро начал Шурик, — Старый Маркиз говорил, что во Франции существует множество диалектов и языков, на которых общаются самостоятельные прежде народы, вошедшие в состав королевства.
Боярин кивнул в знак понимания, покумекал немного и резюмировал:
— Получается, в этом отношении Франция России ровня. У нас тоже в архангельских землях лопочут иначе, чем в Рязани или на Волге, а у татар и прочей… мордвы точно так же свои языки имеются… — Он задумался, а потом вновь спросил у купца: — Стало быть, полагаешь, Игнатий Корнеич, случись ему оказаться в Париже, там его скорее примут за… как ты это назвал намедни? Я что-то запамятовал.
— Провинциал, Афанасий Максимыч! Человек, приехавший в столицу в поисках карьеры, денег и красивой жизни, называется провинциалом.
— Вот-вот. Провинциал. Значит, случись ему оказаться в Париже, его скорее примут за провинциала, а не за чужеземца?
Купец кивнул:
— Скорее всего — да. Откуда, бишь, твой маркиз родом был? — спросил он у Шурика. — Из какой провинции?
— Провинция Гасконь. Город Артаньян.
— И далеко этот Артаньян от Парижа будет?
— Маркиз говорил, как два раза от Москвы до Вологды.