Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян?
Шрифт:
А значит, или Мишане, или же Родьке придется собираться в дорогу… если ее, дорогу, не одолеет сам Шурик.
И, понимая это, молодой лазутчик, не щадя ни себя, ни тем более своих партнеров, натаскивал их в шпажной науке, часами отрабатывая всевозможные удары и их связки, во французском языке, усердно объясняя, к какой французской бабе нужно обращаться «мадам», а к какой- «мадемуазель», и во многих других дисциплинах, составлявших вместе этот самый «Курс молодого ратоборца».
Понятное дело, многое и ему самому приходилось осваивать «с нуля», как говаривал Игнатий Корнеич, обожавший всевозможные иностранные словечки. Купец провел много времени за пределами России, в том числе и во Франции, куда ездил специально, узнав о видениях одержимой Феклы. И хотя его поездку во Францию трудно назвать удачной, из нее
К таковым в первую очередь относились пистолеты и французские фузеи, именовавшиеся мушкетами. Данила Петрович привез из Успенского Горнего монастыря Вологды двоих монахов, принявших постриг уже после Смуты, а до этого числившихся у него в ратниках и считавшихся искуснейшими стрелками во всей вологодской дружине. Быстро разобравшись во всевозможных кремневых да колесцовых замках, а также в прочих премудростях навороченного европейского оружия, братья Дмитрий и Власий принялись обучать отроков обращению с ним, причем делали это так рьяно, что в иные дни у Шурика от ружейной и пистолетной пальбы просто уши закладывало. Зато к исходу второго месяца он с пятидесяти шагов легко попадал из пистолета в глиняную крынку размером с человеческую голову. А из мушкета и с сотни редко промахивался…
Помимо этого Игнатий Корнеич купил во Франции несколько конских седел европейского образца, более ладных, нежели шляхетские, и уж тем более не сравнимых с русскими. Верховая выездка также стала неотъемлемой частью подготовки разведчиков. Сил и времени на нее, как и на стрельбу, не жалели. Окружавшие монастырь поля и леса были перепаханы лошадиными копытами так, словно там промчалась ордынская тьма.
Брат Григорий, как оказалось впоследствии, тоже был приставлен к отрокам неспроста. В молодые годы он, выходец из новгородской земли, поднаторел в искусстве «рагдай» — славянском рукопашном бое, ведущем свою историю из древних, еще дохристианских времен. Конечно же потешные битвы «на кулачках» испокон веков являлись обязательным элементом жизни любого нормального парня хоть в Вологде, хоть в Малоярославце с Тверью, но мастерство брата Григория настолько же превосходило примитивный уличный мордобой, знакомый Шурику, Михаилу и Родиону, насколько солнечное сияние превосходит холодный отблеск луны. Он творил настоящие чудеса, с легкостью превозмогая не только безоружного противника (тут особенно-то и говорить не о чем), но и нескольких недругов, имеющих в своем распоряжении ножи, дубинки, бердыши и тому подобный инвентарь. Неуловимыми, стремительными движениями инок уклонялся от вражеских ударов, а после контратаковал, на лету перехватывая оружие или же руку неприятеля, и обезоруживал того простым, но весьма эффектным и болезненным приемом.
Поначалу Шурик думал, что ему нипочем не овладеть этим искусством, однако, поборовшись с братом Григорием несколько недель, в очередной раз убедился, что терпение и труд все перетрут. Все, что только есть на белом свете…
Однако самой увлекательной, самой необычной и интересной конечно же была работа с книгами, привезенными Игнатием Корнеичем из Франции. Даже не зная еще ничего о Шурике, купец заранее озаботился приобрести во Франции несколько книг, повествовавших об истории королевства. Наивные французы, видимо, не знали, что летописи являются документами государственного значения и хранить их надлежит как зеницу ока, не показывая не то что иноземцам, но и своим-то подданным далеко не каждому, дабы враги государства, явные и тайные, не дай бог не пронюхали, как сие королевство создавалось и как, соответственно, можно его разрушить. Не знали и печатали их огромными тиражами (по нескольку сотен экземпляров!) и свободно распространяли через книжные лавки. Там-то Игнатий Корнеич на них и наткнулся.
Ценность этих летописей и Шурик, и его отцы-командиры поняли мгновенно. Действительно, без них миссия молодого лазутчика фактически была обречена на провал, поскольку все его знания о Франции основывались исключительно на рассказах Старого Маркиза. Но, во-первых, рассказы эти успели за несколько лет порядком стереться из памяти юноши; во-вторых, они не отличались исчерпывающей полнотой, ибо Старый Маркиз, как ни крути, был воином, а не Нестором-летописцем, детально знающим историю своего отечества; ну а в-третьих, покинул он это самое отечество
Так оно в итоге и вышло. Изучая летописи и мемуары (это что-то вроде летописей, но про одного человека и написано им самим, а не потомками), Шурик узнал, что все четверо сыновей славного и могучего короля Генриха II (ну точно, именно четверо их и было! Чего только на свете не бывает!) благополучно отправились в мир иной, не сумев сладить не только со смутой боярской и иноверцами, но и с собственными женами, не обеспечившими их потомством. Соответственно старая династия Валуа свое существование прекратила, а на ее место пришла династия молодая, именовавшаяся столь же нерусским словом — Бурбоны. Первый король этой династии — Генрих IV (честное слово, все пославнее Генриха II монарх был!) также уже успел почить в бозе, оставив после себя малолетнего сынишку Людовика, который и Царствовал ныне во Франции под номером XIII.
Понять, чего ему, Людовику, не сиделось спокойно во Франции, для какой надобности вынашивал он зловещие планы против России, из летописей было невозможно, но, несмотря на это, польза от них получилась изрядная. Шурик не только прилежно изучил историю неприятельской державы, но и попрактиковался во французской письменности, чего не мог делать со Старым Маркизом, не имея ни книг на этом языке, ни малейшего представления о том, как правильно выводить латинские буквы. Нынче же его наставником сделался сам Игнатий Корнеич, овладевший латиницей на чужбине по своим купеческим делам. И хотя наставником он был хорошим и требовательным, дело продвигалось не шибко споро, поскольку и русской грамотой Шурик владел весьма… весьма… да, в общем, не владел он ею вовсе, чего уж греха таить! Оставалось уповать лишь на то, что ехал он в Париж не писарем трудоустраиваться, и на утверждение Старого Маркиза, что во Франции (равно как и в России) благородное сословие грамотой особенно обременено не было.
Словом, два месяца в Суздальском монастыре пролетели птицей, слившись в один день, заполненный оглушительной ружейной пальбой, яростным звоном клинков и резкими выкриками фехтовальщиков, лихими кавалерийскими аллюрами и россыпью снежной крупы из-под копыт, борцовскими захватами и бросками, поскрипыванием гусиного пера по белой странице и бесчисленными строками из «Всемирной истории» французского писателя Агриппы д'Обинье. Сказать, что Шурик и его товарищи сильно уставали — значит не сказать ничего. Уставали они просто чудовищно! «Курс молодого ратоборца» был таким насыщенным, что шести рабочих дней в неделю никак не хватало и приходилось скрепя сердце заниматься еще и в воскресенье, то есть немилосердно грешить. Благо настоятель монастыря, игумен Гавриил, сумрачный, немногословный человек с боярской статью и военной выправкой, над которыми были не властны ни годы, ни монашеская ряса, осознавая необходимость подобной спешки, дал свое благословение разведчикам, обязав иноков ежедневно читать особую молитву — «во искупление грехов российского спецназа и о ниспослании ему победы на чужбине ради спасения земли Русской».
После этого молодые спецназовцы, или антиразведчики, как все чаще называл их Афанасий Максимыч, стали заниматься семь дней в неделю.
Руки Шурика густо покрылись царапинами и порезами от шпажных клинков Родьки и Мишани, от которых не спасали кольчужные рубахи. Все его тело ныло от ссадин и синяков, полученных в схватках с братом Григорием. Суставы, вывернутые братом-борцом, казалось, никогда уже не перестанут напоминать о себе острой болью при каждом движении. Промежность была напрочь отбита седлом. Короче — боль от новых сапог, казавшаяся ему непереносимой пару месяцев назад, представлялась теперь чем-то незначительным и почти желанным. И совсем не из-за того, что сапоги наконец-то разносились…
Просыпаясь затемно, курсанты возвращались в свои кельи чуть ли не за полночь да еще и ночью бывало вскакивали по тревоге, усаживались в седла и неслись за много верст, чтобы, будучи оставленными в черном ночном лесу, самостоятельно искать обратную дорогу или, окопавшись в снегу возле развалин старого, заброшенного скита, вести прицельный огонь по свечкам, вспыхивающим то тут, то там в маленьких его оконцах.
А еще по ночам в памяти Шурика всплывали острые сюжеты, почерпнутые у господина д'Обинье…