Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян?

Яшенин Дмитрий

Ополченцы подхватили было раненого на руки, когда Данила Петрович спросил их:

— Оружие-то у него хоть есть какое?

— Да негусто, боярин! — ответили ему, подавая пару пистолетов и саблю в ножнах, изъятые у пленника.

Пистолеты воевода сразу же определил себе за пояс, а саблю обнажил.

— Что за диковина! — поразился он, поворачивая ее и так и сяк и удивленно рассматривая чудной клинок.

— Да шляхтич, видать, портным подрабатывал! — высказал кто-то предположение, встреченное дружным хохотом.

— Точно! Или скорняком! — ответил ему другой зубоскал.

Шурик покатывался вместе со всеми, прекрасно понимая, о чем идет речь. Действительно, создавалось впечатление, что мастер, изваявший на своей

наковальне это явное недоразумение, эту откровенную насмешку над настоящим оружием, взял за образец большую портняжную иглу, увеличив ее до совсем уж исполинских размеров. Прямой клинок сего оружия был укреплен на рукояти, представлявшей нечто среднее между рукоятками обычной сабли и старинного меча. Сам же клинок был невероятно длинным и тонким, как самая настоящая игла, а кроме того, оставлял впечатление хрупкости и ненадежности.

— И как только таким рубятся?! — Недоумевая, воевода сделал пару пробных замахов.

Клинок рассек воздух с тонким, пронзительным посвистом.

— Не то что башку не снесешь, кафтан, поди, и то не продырявишь этаким-то… жалом осиным! — презрительно резюмировал он, бросая клинок в ножны.

Затем воевода придирчиво осмотрел сами ножны, но и они не произвели на него никакого впечатления: резьба и чеканка более чем примитивны, ни драгоценных, ни самоцветных каменьев нет и в помине.

— Ни богу свечка ни черту кочерга! — вздохнул Данила Петрович, пренебрежительно поигрывая абсолютно бесполезным трофеем.

Присовокуплять его к своей добыче ему совершенно не улыбалось, но ведь не выбрасывать же…

Воевода огляделся по сторонам, заметил вдруг Шурика, улыбнулся и, размахнувшись, перебросил чудное оружие ему:

— Лови трофей, разведчик! Заслужил!

Ошеломленный Шурик обеими руками поймал диковинную саблю, оказавшуюся на деле совсем не такой легкой, как с виду, и, потеряв равновесие, шлепнулся на пятую точку. Щеки его пылали, перед глазами хороводом кружились смеющиеся ополченцы, улыбающийся воевода и отец, чье лицо тоже оттаяло, потеплело, а в голове Шурика звенела одна-единственная мысль: эх, жаль! Жаль, не видят их сейчас соседские мальцы!!!

Таким вот образом Старый Маркиз и поселился в доме первого вологодского кузнеца Михаила Чучнева. По всей видимости, Господу Богу пока еще неугодно было видеть его перед собой, и, несмотря на два весьма серьезных ранения, чужеземец, оставленный на попечение монахов, довольно скоро пошел на поправку. Данила Петрович, вернувшийся со своим воинством в Вологду после Рождества 7121 года, когда стало ясно, что основные силы польско-литовских оккупантов в районе Белого озера уничтожены и Кирилло-Белозерской обители ничто уже не угрожает, постоянно справлялся о здоровье военнопленного. А когда стало известно о высоком происхождении того, распорядился доставить его после выздоровления в Вологду. Распоряжение было исполнено к тому же лету, и воевода, памятуя о том, кому пленник обязан жизнью, определил того на постой в дом кузнеца, назначив ему пять рублей серебром годового кормления.

Оказалось, что Старый Маркиз, хотя и прибыл в Россию вместе с польскими войсками, отношение к Речи Посполитой имел самое незначительное. Историю же своего появления в Кракове он описывал следующим образом.

Давным-давно, в далеком-далеком королевстве, что именуется Францией и лежит ощутимо западнее Польши, правил славный и могучий король Генрих II. И было у него четыре сына. Двоих крайних — старшего и младшего — он назвал в честь батьки своего героического, короля Франциска I, второго нарек Карлом, ну а третьему соответственно дал свое имя. Был король Генрих II государем строгим, но справедливым. Правил он как и положено достойному монарху: все свои обязанности перекладывал на плечи подчиненных, и если дела в королевстве шли хорошо, то похвалялся он перед всеми: «Видите, какой

я мудрый король! Как правильно назначаю я министров и прочих губернаторов! Кадры, они, как известно, решают все!» Ну а ежели внутри- и внешнеполитическая обстановка в этой самой Франции оставляла желать лучшего, то в этом, разумеется, была вина исключительно тех же самых министров и губернаторов, подвергавшихся тут же гонениям и репрессиям.

Досужее же время, коего при таком-то распределении труда у него было хоть отбавляй, Генрих II употреблял на борьбу с иноверцами, общение с прекрасными дамами и на молодецкие потехи, именовавшиеся во Франции рыцарскими турнирами. Последним он уделял особо много времени, полагая их невинным аналогом реальных сражений, участвовать в коих он считал опасным, оставляя их на долю своих французских воевод.

Однако полагал он так совершенно напрасно, ибо, как показало время, забавы с оружием, пусть даже и потешным, рано или поздно доводят до беды. Не обошла беда и Генриха. Во время одной из подобных забав один из придворных его бояр так ловко подцепил своего государя на потешную пику, что тот отдал Богу свою царственную душу, не хуже чем от настоящей. Раз и навсегда. Честное слово, лучше б уж иноверцам с дамами больше времени уделял…

Схоронили его сыны многочисленные, оплакали и стали думу думать: как же им дальше жить да государством, от батьки оставшимся, управлять? Первым воссел на престол отцовский старший сын Франциск, получивший, как и его батя, порядковый номер II. Но было у Франциска II здоровьице до того слабое и хрупкое, что не прошло и года, как снарядился он следом за своим родителем, не успев, в отличие от того, ни с иноверцами толком повоевать, ни с дамами прекрасными пообщаться, ни потехами молодецкими душу свою усладить.

Сменил его на троне малолетний братец Карл, которому, к счастью, удалось избежать несчастливой цифры II и стать Карлом IX.

Карл IX царствовал, подрастая помаленьку и осваиваясь постепенно с королевскими обязанностями (иноверцы, прекрасные дамы, молодецкие потехи). И все бы ничего, да только вот братишки его меньшие тоже год за годом взрослели, в силу входили и вроде бы как начинали уже выражать недоумение: не долго ли их старший брательник засиделся на троне?

Самому же Карлу совсем не казалось, что его царствование длится слишком уж долго, и призадумался он: куда бы ему определить братишек своих меньших, чтобы они образумились маленько да присмирели? А тут как раз довелось ему прознать, что случился в королевстве польском кризис династический: старый-то король помер, а наследника-то после себя законного и не оставил. Ввиду чего начались в том королевстве разброд и шатание, угрожающие ни много ни мало целостности оного государства.

А Карлу-то IX от новости такой негативной, напротив, один позитив, в смысле — радость! Вот, думает, я сейчас братишку-то своего меньшого, Генриха, и определю на вакантное местечко. Дальше, как говорится, дело техники: снарядил Карл IX послов чрезвычайных и полномочных, дал тем и другим характеристики на братца Генриха, древо его генеалогическое, уходящее корнями лет на пятьсот в историю Франции, и велел без короны польской домой не возвращаться. Ну тут уж история умалчивала — то ли послы, напуганные гневом королевским, расстарались сверх всякого разумения, расписывая сказочные достоинства французского принца, то ли самим шляхтичам захотелось видеть представителя столь древней фамилии на своем престоле, а только воротились послы домой с победой, то бишь — с короной. И как ни печально было принцу Генриху собираться в дальнюю дорогу и казенный дом, сиречь Краковский королевский дворец, а пришлось ему напялить на голову ненавистную корону и ехать царствовать в Речь Посполитую. Взял он с собой обоз богатый да свиту немалую, в которой оказался и Старый Маркиз, тогда еще не то что не старый, даже не молодой еще, а попросту юный.