Мушкетер
Шрифт:
Так или иначе, я жаждал отомстить за смерть отца. И уже в следующую субботу вновь пришел в гости к Исааку Лакедему. Меня приняли здесь с некоторой настороженностью, которая, правда, благодаря госпоже Лакедем, быстро развеялась. С тех пор я регулярно посещал этот дом и, правду сказать, вскоре начал находить особое очарование в субботних визитах, чувствуя в праздничных застольях ту домашнюю теплоту, о которой, признаться, иногда скучал и которой не испытывал с тех пор, как умерла моя мать. Рашель относилась ко мне как к брату и даже иной раз поверяла свои маленькие секреты. Я же вновь отметил про себя, что она вовсе не была такой дурнушкой, какой показалась мне в первую встречу. Словом, нежданно-негаданно я обрел в Париже уголок, в котором отдыхал после казарменных будней и шумных проказ.
Не то, чтобы я забыл о своей цели, но она словно утратила несколько свою остроту. Тем более, дни проходили за днями, а опасения господина Лакедема не сбывались.
Зато я получил неожиданный урок, заставивший меня впредь относиться к визитам в гостеприимный дом с большей осторожностью. Кое-кто из моих сослуживцев заметил, что я регулярно исчезаю по субботам. И это вызвало неожиданные предположения у одного из них. Шутливые, разумеется, но вызвавшие у меня серьезную тревогу. Однажды, проводя время в компании гвардейцев и мушкетеров, я отказался от участия в очередной проказе, намеченной на субботу. Я сослался на неотложные дела. Тотчас посыпались шуточки по поводу мнимых свиданий с богатой дамой, и один из гвардейцев спросил – уж не связался ли я с евреями? Гвардеец этот, молодой нормандец по имени де Брасье, в подтверждение своего предположения, заметил:
– Ведь всем известно, что у евреев суббота – такой же праздник, как воскресенье у добрых христиан. Посмотрите-ка, господа, как тщательно наш Портос наряжается к этому дню! А то, что евреи богаче всех, не только во Франции, но и во всем мире, с этим ведь никто спорить не будет! Так вот – не потому ли в субботу наш друг отказывается от дел, которые не считает богоугодными?
Товарищи мои расхохотались, я же внутренне похолодел. Мне пришло в голову, что за мной могли следить. В этом случае, тайна моего происхождения могла быть раскрыта очень легко, вслед за чем я с позором был бы изгнан из гвардии.
Шутник же не унимался и, ободренный смехом окружающих, сказал, обращаясь ко мне:
– В самом деле, Портос, признайтесь – вы ведь ухаживаете за дочерью или за молоденькой женой кого-то из этих Крезов иудейских, верно?
Кровь ударила мне в голову. Я потянулся к шпаге. Дело могло кончиться кровопролитьем.
Положение спас Атос. Не разделяя бурного веселья, вызванного словами Брасье, он удержал мою руку и одновременно сказал, холодно глядя на шутника:
– Даже в шутках не следует переступать определенную черту. Особенно если вы имеете дело с людьми чести. Будет лучше, сударь, если вы принесете извинения моему другу.
Брасье побледнел, видимо, поняв, что зашел в своем остроумии слишком далеко. Ему совсем не улыбалось драться на дуэли ни со мной, ни, тем более, с Атосом, заслуженно считавшимся одним из лучших фехтовальщиков мушкетерской роты.
– Господин де Брасье, – продолжил Атос невозмутимо. – Никто из нас не подозревает вас в намерении нанести оскорбление нашему другу и вашему сослуживцу. Тем не менее, вы его нанесли. Извинитесь, и забудем об этой неловкости. В конце концов, все мы – и вы, я уверен, – не раз пускали шпаги в ход для защиты чести, так что никто ничего постыдного не усмотрит в том, чтобы вы принесли моему товарищу извинения.
Брасье растерянно огляделся по сторонам. По лицам остальных он понял, что все они поддерживают позицию Атоса.
– Боже мой, – пробормотал он, – у меня и в мыслях не было вас оскорбить, Портос! Я просто высказал самое нелепое из возможных объяснений, думая повеселить вас! Право же, Портос, вы всегда выглядите по субботам таким озабоченным...
– Хорошо, – сказал Атос прежним ровным тоном. – Будем считать это обычным недоразумением, – он повернулся ко мне. – Вы согласны, Портос?
– Согласен, – хмуро ответил я, сдвигая перевязь. – Но, мне кажется, будет правильно, если господин де Брасье, в знак примирения, угостит всех присутствующих хорошим вином.
Именно таких слов от меня ждали все и потому дружно поддержали мое предложение, а бедняга де Брасье поспешил заказать десяток бутылок, после чего атмосфера разрядилась. Брасье более всех радовался бескровному разрешению конфликта: судя по бледному лицу, он отнюдь не был готов скрестить шпаги со мной или, тем более, с Атосом. Я же решил, что впредь буду осторожнее и осмотрительнее.
Так завершился этот неприятный инцидент, но вскоре произошло менее бурное, но куда более значительное событие. С некоторых пор я обратил внимание на изменившееся ко мне отношение Рашели. Произошло то, чего я опасался. Юная дочь Исаака Лакедема влюбилась в меня, а мои регулярные визиты расценивала как проявление ответного чувства. Впрочем, я ожидал этого.
Не ожидал же я того, что со мной тоже может приключиться нечто подобное. Чем больше мы общались, тем больше я обращал внимание на то, чему раньше не придавал никакого значения. Так, например, я вдруг понял, что, хотя черты лица Рашели далеки от совершенства (или от того, что казалось мне совершенством совсем недавно), внешность ее чрезвычайно привлекательна. Просто привлекательность эта была неброской, неяркой. Но тем сильнее она проявлялась при более или менее частом общении с девушкой. Блеск ее глубоких черных глаз, взмах длинных ресниц заставляли меня терять нить разговора. Случайные (а возможно и нет) прикосновения нежных узких рук вызывали учащенное сердцебиение. Особенный звук ее голоса заставлял меня совершенно неуместно краснеть, подобно мальчишке – это мне-то, самого себя считавшему опытным и зрелым мужчиной. Когда же Рашель покидала нас в сопровождении матери, большого труда мне стоило не нарушить правил вежливого обращения и не следить за нею взглядом до тех пор, пока ее статная фигурка не скроется за дверью.
Словом, я влюбился – вопреки собственным планам, вопреки здравому смыслу, вопреки желанию. Когда это, наконец, произошло, когда я понял это, я вспомнил слова, сказанные Атосом. При нашей встрече, которая случилась после моего знакомства с семейством Лакедем – душ Барруш, он немедленно определил меня влюбленным. И, хотя ничего подобного я не чувствовал, сейчас мне показалось, что мой друг уловил еще три месяца назад то, о чем я сам тогда не подозревал. Чем больше я думал, тем больше укреплялся в уверенности, что влюбился я в юную Рашель Лакедем при первой же встрече – несмотря на то, что девушка показалась мне некрасивой.
Думаю, чувства наши очень скоро перестали быть секретом для супругов Лакедем – может быть, быстрее даже, чем для нас самих. Не могу сказать, что господин Лакедем нас поощрял. Правда, он ни разу не выразил неудовольствия по поводу пылких взглядов, которыми обменивались мы с Рашелью во время субботних обедов. Тем не менее, меня не оставляло ощущение, что Исаак Лакедем, все-таки, относится к происходящему без особого восторга. Это проявлялось по-разному. Например, когда я однажды просил его разрешить нам с Рашелью вечернюю прогулку, то он отказал мне – мягко, но непреклонно.