Муслим Магомаев. Биография
Шрифт:
Магомаев был растерян. С одной стороны, он был многим обязан Алиеву и очень его уважал, поэтому если бы надо было подарить песню ему самому, он бы не колебался ни минуты. Но Брежневу? Подлизываться к генсеку? Да он ни разу в жизни не спел ни одной песни, где бы славилась партия, а уж тем более лично кто-то из партийных лидеров. Причем делал это абсолютно сознательно – именно такова была его гражданская позиция. Он готов был славить свою родину – хоть Азербайджан, хоть Россию, хоть СССР, но не партию, не идеологию и не вождей. Примерно в таком духе он и ответил Алиеву, но тот был непреклонен. Фактически это была не просьба, а приказ, хоть и завуалированный.
Магомаев оказался в очень сложном положении и решил посоветоваться с Робертом Рождественским, с которым уже писал в соавторстве песню. К тому же в отличие от него Рождественский искренне верил в торжество социализма и светлое будущее. Многие считали его заказным поэтом, продавшимся власти, но это мнение сложилось частично из зависти, частично из непонимания. Магомаев на самом деле тоже его не понимал, но осознавал это и просто смирился с мыслью, что они совершенно разные. Главное – эта разница во взглядах и мировоззрении не мешала, а иногда даже и помогала им работать вместе.
Он мог и оду написать, и реквием, и про двести десять шагов кремлевских часовых по брусчатке Красной площади к Мавзолею… Как ведущий телепрограммы «Документальный экран» воспевал стройки века, искренне разделяя официальный пафос. Но мог и о мерзостях нашей жизни так сказать, что от этих его сатирических строчек-лесенок становилось неуютно… И при этом оставался человеком, убежденным в нашей правоте…
Сейчас эта его убежденность в правоте социализма Магомаеву была как раз кстати. Он объяснил Рождественскому, что написать восхваляющую Брежнева песню для него задача непосильная, не может он переступить через себя. Поэтому у него появилась идея сочинить что-то условно подходящее – торжественное, о родине, о людях, но без прославления конкретно генсека.
Договорились, музыка вроде бы тоже стала получаться, и скоро, хоть он и работал без особого энтузиазма, у него уже было что показать Гейдару Алиеву. К облегчению Магомаева, тот остался доволен и сказал, что песня и не обязана быть лично о Брежневе, главное, чтобы она была такой, которую ему можно будет торжественно вручить. Предполагалось, что Муслим ее споет, Ниязи будет дирижировать оркестром во время исполнения, а потом они двое плюс Бейбутов и Иманов вручат генсеку кожаную папку с роскошно сделанным клавиром на веленевой бумаге с золотым тиснением.
Магомаев с Рождественским приехали в Баку, чтобы там закончить работу над песней, а заодно и хорошо отдохнуть от московской суеты. Но расслабиться им не дали – на следующее же утро Алиев вызвал их к себе на дачу и спросил, готова ли песня. Ему наиграли заготовку мелодии, Рождественский прочел стихи, начинающиеся со слов «Ты – весенняя страна…». Вроде бы тема была та, что надо, и уровень торжественности подходящий, но Алиева было не провести. «Что же это вы, ребята, делаете? – сказал он. – Да, не надо лично про товарища Брежнева, но вы даже страну не указываете! Где вся эта красота и приволье? В какой стране?» Пришлось заменить «весеннюю страну» на «Советскую страну». С такими словами их песню «Жизнь моя – моя отчизна» и утвердили к исполнению и преподнесению генсеку.
Но на торжественном вручении все вышло не так, как все ожидали. На концерте Магомаев пел «Малую землю», которую Брежнев очень любил, да и сам он любил тоже. Сейчас эту песню критикуют, совсем забывая, что солдатский подвиг, о котором там поется, был на самом деле, и он нисколько не стал меньше от того, что к нему имел (или не имел) какое-то отношение генсек. Во время исполнения этой песни на экране показывали документальные кадры военной кинохроники, в том числе и молодого Брежнева на военном катере. Конечно, тот растрогался, пустил слезу, и следующая песня, которую пели в подарок для него, прошла им почти незамеченной. Он мыслями был еще где-то там, в далекой молодости.
Малая Земля – героическая земля. Я был там, видел этот вагон, изрешеченный как сито, знаю о подвиге моряков, об этом написана песня – при чем тут официоз? Но из-за таких песен я и прослыл гражданским певцом.
Заготовленную церемонию все же решили не менять, и четверка деятелей азербайджанской культуры торжественно преподнесла ему кожаную папку. Брежнев очнулся от размышлений, решил, что у него хотят взять автограф, поставил на клавире свою подпись и вручил его Магомаеву. Тот растерянно спросил шепотом у Алиева, что делать. Но Алиев как всегда не растерялся и ответил: «А ничего. Тебе подписали – ты и бери на добрую память. Не каждый же день такое бывает. А Леониду Ильичу мы вручим точно такой же дубликат, мы его предусмотрели на всякий случай. В самолете я его ему и передам». Так у Магомаева и остался клавир с его песней, подаренной Брежневу, и автографом Леонида Ильича на ней. Но больше ему торжественных песнопений не заказывали.
Лишь недавно я решился спросить его о том, о чем в те годы спрашивать было нельзя:
– Гейдар Алиевич, почему вы никогда не предлагали мне вступить в партию?
– Видишь ли, Муслим, я прекрасно понимал, что тебе партия не нужна. Если человек был талантливый в политике, общественно активный, – дело другое. Таким я сам предлагал вступить в партию, чтобы продвинуться. А ты – артист, у тебя другие горизонты. И потом, партия – это дисциплина и, хочешь не хочешь, преобладание общественного над личным. А ты человек непредсказуемый, неколлективный, совершенно необщественный… У меня и в мыслях не было, чтобы тебя принимать в партию. К тому же должны быть у нас известные личности и беспартийные.
Кроме Фурцевой и Алиева к Магомаеву благоволил еще такой крупный советский партийный и государственный деятель, как заведующий Отделом культуры ЦК КПСС Василий Шауро. Именно он помог ему в реализации давней мечты – создать эстрадный оркестр.
Эстрада считалась «низким» жанром, и большинство чиновников считали практически своим долгом всячески мешать ее развитию. Не зря Магомаеву постоянно приходилось оправдываться за то, что он поет на своих концертах «легкие песенки», и придумывать причины, почему он включает их в свой репертуар наряду с оперной классикой и патриотическими песнями. Поэтому знакомство с куда более передовым на фоне остальных закостеневших в своих взглядах чиновников Василием Шауро его очень порадовало. Тот, конечно, тоже относился к «легкому жанру» с некоторым подозрением, но не торопился огульно хаять, а хотел разобраться в особенностях эстрады и в том, насколько она нужна советским людям.
Сын Шауро в то время увлекался шведской вокальной группой «Свингд-сингерс», которая исполняла произведения классической музыки в современной эстрадной обработке, и поэтому он поинтересовался у Магомаева, как тот относится к такому обращению с классикой. На что Муслим без колебаний ответил, что, по его мнению, это прекрасная идея. Он и сам был бы рад обработать в современном стиле некоторые оперные арии, но ему даже за «Вдоль по Питерской» то и дело пеняли, а уж за такое «издевательство» над Вагнером или Бахом и вовсе заклевали бы.