Мутабор
Шрифт:
– Ну, тогда пойдем, чего же мы тут встали как вкопанные?!
– Пойдем, – соглашаюсь я. А что нам еще остается?
– Только ты не молчи как истукан, – опять обзывается мой друг, – рассказывай.
– Да тут больно-то и не расскажешь. История это темная, мало, что о ней известно, – начинаю я запугивать своего друга, может, хотя бы это его вразумит. – Просто шайтан припрятал семечко винограда, а когда Ной его хватился, выторговал две трети от виноградной лозы в свое пользование. Ной по наивности согласился, всего
6
– Где вино? – с интересом реагирует мой друг, вертя головой по сторонам.
– Разве ты ничего не понял, – начинаю злиться я, – и совсем не испугался?
– А чего я должен был испугаться? – удивляется мой друг.
– Да шайтан оросил виноградное семя кровью павлина, и лоза проросла, а чтобы из лозы пробились листья, шайтан оросил ее кровью обезьяны, соцветья же он оросил кровью льва, а плоды – кровью свиньи. Так получилось вино.
– У-у, вино, – улыбается мой друг, сладко причмокивая. А потом вдруг на секунду становится серьезным.
– А знаешь, я ее люблю.
– Кого? – на этот раз настал мой черед пугаться. Если мой друг боится сатаны, то я боюсь вот этих его намеков о любви. Потому что мне кажется, что вот сейчас он признается, что с первого взгляда, как и я, влюбился в Катю. Я хорошо запомнил, как он посмотрел на нее, когда выходил из общежития. Глаза его вмиг стали маслянистыми, словно розовые листья персика в блюдце с банановым маслом. Что немудрено, учитывая красоту Кати. А мне бы сейчас очень не хотелось вспоминать ее красоту и тем более говорить о ней.
– Жизнь, – еще шире улыбается мой друг, а секунду спустя начинает читать своим соломенным языком стихи на персидском. Хафиз, Рудаки, Саади…
И то, что он их читает, мне кажется еще большей провокацией. Потому что в этих стихах через слово – любовь или намек на любовь. И хотя я ничего не понимаю в стихах, но все равно они меня пугают, особенно когда он дышит на меня перегаром с ароматом дыни, груши и абрикоса, и я слышу, как его стихи пахнут травами-приправами.
7
Мой друг учился в персидской школе и прекрасно знает еще Джаами и Руми. Читая стихи, он то и дело останавливается. Он и так-то медленно идет на своих соломенных ногах, а тут еще и останавливается. И почему мы с ним сейчас не в родном кишлаке в Кашеваре? Он бы пил своим соломенным языком из журчащего, как соломка под головой, арыка воду, рвал бы медовые листья с абрикосовых и персиковых деревьев. Щипал бы травку из-под пасти носа самого неба. А я бы сидел подле и слушал, – ну, разве это не лучшие в мире стихи?
– Слушай, – останавливается мой друг в очередной раз, заглядываясь на звезды и на сочную дыню-луну, но краем глаза все-таки замечает горящие, как вишни в шоколаде, огни киоска, – давай выпьем с тобой, братушка.
– Нет, – говорю я, – пить больше не надо, брат.
– Почему? – искренне удивляется мой друг, продолжая направляться к киоску.
– Потому что, – хватаю я его за одну треть хвоста, что еще доступна людям, – потому что твой язык и так уже соломенный.
– Понимаешь, – умоляет меня мой друг, продолжая тащить к киоску, – мне очень нужно это сегодня. Сегодня мне это необходимо, как никогда.
– Почему сегодня? – я пытаюсь его остановить, обнимая за талию.
– Потому что сегодня я подписался на это дело. Я взял героин у этих ребят, чтобы продать его в клубе.
– И где он? Он с тобой? – тихо и зло спрашиваю я. Мой друг очень сильно меня разозлил. От одной только мысли, что нас пьяных, да еще не русских, может остановить и ошмонать милиция, мне становится плохо.
– А что ты так напугался? Ведь героин всего лишь белый порошок, за ним шайтана нет.
– Виноградная лоза тебе в глаза, – я становлюсь еще злее, – шайтан за всем, что лишает человека разума и превращает в животное! Где он, твой белый порошок?
– Нету! – Муха тоже злой. – У меня его в клубе отобрали конкуренты. В туалете избили и отобрали.
– Ну, ты и влип! На какую сумму ты влип? – спрашиваю я своего друга, которого столько раз предупреждал не связываться с наркотой.
– На три тысячи евро. Но ты расслабься, все это мелочи. Лучше скажи, ты знаешь, что сегодня в Кашеваре началось? Началось такое! Ты даже представить себе не можешь, какая заварушка там началась! Там все вышли на улицу и собрались у дворца эмира и мэра, словно чаинки в заварочном чайнике. Там вот-вот произойдет жасминовая или вишневая революция!
– Это у тебя в голове маковая революция, – ты, я смотрю, и сам принял немного наркотика! Где революция? У нас в Кашеваре, где народ пассивный и терпеливый? Точно ты набрался до глюков!»
– Но курнул немного, и что с того! – соглашается Муха. – А теперь мне надо выпить!
Уже резким движением мой друг пытается вырваться из моей руки. Но я хватаю его второй рукой за лацкан пиджака. Я знаю, если мой друг выпьет еще чуть-чуть, у него наступит четвертая стадия опьянения – стадия тупой свиньи.
8
Когда мой друг сидел в кабаке «Хромая серая лошадь», весь расфуфырившийся, как павлин, обставившийся бутылками: зелеными, синими, коричневыми, словно бутылки – переливающиеся перья его хвоста, – у него была первая стадия опьянения; он выглядывал из-за бутылок сощуренным глазом, который отражался в разноцветных посудинах, словно на перьях павлина.
А потом на остановке он паясничал, как обезьяна, думающая, что она человек, пытающаяся найти, где у нее хвост, с полной уверенностью, что хвоста-то на самом деле нет.