Муза художника
Шрифт:
Мой несуществующий парижский дневник, дневник того времени, чуть больше трех лет назад, когда я была моложе на десять лет (по крайней мере, по ощущениям), был бы совершенно открытым, прозрачным, без недомолвок и секретов. Разве не с этого начинается дневник любой молоденькой девушки — с твердого обещания подробно описывать каждое свое впечатление, с торжественной клятвы не умалчивать ни о чем? Когда-то и я могла дать такую клятву. Но теперь, приняв более серьезный обет, я должна оставаться верной тому, что намного важнее любого дневника: обязательствам, которые взяла на себя при вступлении в брак, той жизни, которой живу в настоящее время.
Моему мужу для работы нужна полная тишина, поэтому в нашем доме царит
Я была Севериной Нильсен до того сентябрьского дня ровно два года назад, когда началась моя новая жизнь в качестве жены Виктора Рииса. Если моему мужу случится найти этот дневник, милости прошу на его страницы. Он будет рад узнать, что тут не написано ничего, что могло бы дать ему повод для беспокойства. Я верная жена и всегда стараюсь исполнять желания Виктора как можно лучше. Тем не менее еще в Париже усвоив, что никто не любит, когда человек, живущий с тобой под одной крышей, ведет дневник, я продолжу писать ночью, после того как муж отправится в постель. Если Виктор не будет знать о дневнике, ему ни минуты не придется размышлять о том, что же его жена может написать стоящего.
Иногда на этих страницах я буду воскрешать те бестолковые и счастливые часы, которые похоронены теперь в глубинах памяти. Но, придерживаясь мнения, что нельзя жить прошлым, пока не состарился окончательно, я также планирую писать о моей сегодняшней жизни. Девушки не должны верить утверждениям о том, будто бы замужней женщине приходится прощаться со своими наивными грезами, поскольку у нее появляются более важные занятия и мечты, чем те, которые занимали ее время и мысли в детстве. Я забочусь о Викторе, слежу, чтобы он хорошо питался, заставляю его больше отдыхать, ведь он изнуряет себя, сидит весь день, ссутулившись, за мольбертом, работает неимоверно напряженно, никогда не устраивает выходного или хотя бы короткого дня. Он придерживается определенного распорядка, и мне приходится следовать примеру мужа. Я ухаживаю за его домом и позирую для его картин. И тем не менее у меня есть другие, более сокровенные мечты, к исполнению которых я благоговейно готовлюсь в свободное от обязанностей натурщицы время.
Так я и провожу дни в разнообразной работе по дому, что, должна признаться, прекрасно поддерживает фигуру. Мы не можем позволить себе служанку, лишь раз в две недели приходит девушка, которая помогает мне делать генеральную уборку. Подруги, знавшие меня со времен жизни в дядином доме, не понимают этого и, возможно, даже не могут себе представить, как усердно я экономлю, торгуясь на рынке и тайком перешивая старую одежду, когда та изнашивается и протирается. Принимая во внимание долгие часы, которые я провожу, позируя для Виктора, мою жизнь можно назвать размеренной. Мы очень редко наносим визиты и еще реже принимаем гостей сами. Неудивительно, что мой разум все время возвращается к насыщенным и красочным студенческим дням. Подать мужу десять штук тушеного чернослива на десерт, проследить, чтобы девушка-уборщица не забыла вытереть пыль с печки в каждой комнате, чтобы перины были проветрены, а камин вычищен… в жизни женщины есть намного больше, чем подобные обыденные дела! Это можно описать как новую и тайную жизнь, которая растет… новый мир, зарождающийся внутри.
Напоследок мне хотелось бы написать несколько слов о Викторе.
Воскресенье, 22 октября.
Когда я стою здесь, за высоким столом, перед мерцающей латунной лампой, окруженная со всех сторон тенями, и заполняю новые страницы своего дневника, мне нужно проявлять осторожность, чтобы не поддаться возвышенным и мечтательным настроениям. Дневник, состоящий из подобных тонких материй, никогда не будет так правдив, как тот, в котором детально описываются произошедшие события, окружающие люди и впечатления его владельца.
Итак, начнем с дня настоящего — сегодняшнего. Да, возможно, жизнь, которую мы ведем, скучна и уединенна, но и гости далеко не всегда скрашивают ее. Сегодня нам нанесла визит мать Виктора со своей обожаемой молодой подругой, Хенриэтте Йохансен, дочерью известного пастора, которую, я думаю, свекровь предпочла бы мне в качестве невестки. Йетте — модная картинка и рупор общественного мнения. Мы вынуждены были терпеть их целых три часа. Йетте вторит каждому слову, слетающему с языка свекрови, и когда Виктор позволил себе не согласиться с матерью и высказал по этому поводу уместное замечание, а я согласилась с мужем, как и подобает жене, мы вовлекли себя в довольно неприятный диспут.
Йетте вступила в женское общество, сферой интересов которого является общественная мораль. Их деятельность направлена на то, чтобы заставить правительство прекратить регулирование проституции.
— Но разве не правильнее предпочесть бизнес неконтролируемой разнузданности? — бормочет Виктор.
Но Йетте сверлит его взглядом (боже, какой деспотичной женой она бы для него стала!) и хладнокровно объясняет, что, регулируя эту гнусную торговлю, наше правительство ни много ни мало поддерживает греховную деятельность и освобождает от ответственности за нее. Тут я, пользуясь своим положением самой молодой особы в комнате (Йетте на несколько лет старше, хотя из кожи вон лезет, чтобы скрыть это), с простодушно распахнутыми (на потеху Виктору) глазами интересуюсь, что конкретно делается, чтобы урегулировать этих несчастных женщин. После этого раздраженно вступает свекровь:
— Ты знаешь, дорогая Северина, в полицейских участках их осматривают врачи, им оказывается и другая помощь.
Мать Виктора так никогда до конца и не смирилась с выбором сына. Ей кажется, что он мог найти кого-то намного лучше. Особенно она была разочарована событиями, произошедшими незадолго до дня, на который была назначена наша свадьба. В том месяце умер дядя Мелькиор. Тяжелое было время. Мой брат Свен ненадолго вернулся из Парижа, и вместе мы узнали, как наш дядя распорядился своим имуществом: щедрая доля досталась фру Эльне Моерх, его давнишней экономке, символическое наследство — мне, поскольку я уже считалась пристроенной, так как выходила замуж, и самая большая часть состояния и сбережений — Свену, его племяннику и наследнику. Мать Виктора, возмущенная моей маленькой долей и объявившая, что сумма, оставленная простой домработнице, переходит все рамки приличий, настаивала на том, чтобы мы отложили свадьбу на неопределенный срок. Ни Виктор, ни я не стали ее слушать. Мы перенесли нашу церемонию на сентябрь, чтобы выдержать положенный траур, и его матери пришлось уступить, пусть даже сын женился на женщине, чей вклад в брак был так ничтожно мал.