Муза ночных кошмаров
Шрифт:
– Прекрати, – его окровавленная опухшая губа скривилась от ярости. – Она бы никогда не попросила о таком.
Он знал, что это правда. Сарай ни за что бы не предпочла свое сомнительное призрачное будущее неисчислимым людским жизням.
С ее уст сорвался страдальческий стон. Мольбы стали более настойчивыми – а поэтому и более неправдоподобными, будто теперь Минья просто хотела его помучить за то, что он не отреагировал на наживку.
– Разве ты меня не любишь? – спросила Сарай. – Разве ты меня не спасешь?
Слова вырывались из ее груди, и она
Слова впивались когтями в сердца Лазло, и не важно, кому они принадлежали. Из его глаз хлынули крупные разбухшие слезы. Их озарил полуденный свет, и его глаза засияли как рассветное солнце. Он шагнул к Минье, пытаясь прочесть на ее лице хотя бы намек на родство или человечность.
Но тщетно.
– Вот как, значит? – спросила его девочка, одновременно изумленная и полная отвращения. – Ты уничтожишь ее, чтобы спасти их?
У нее возникло неприятное ощущение потери контроля, будто из рук вырывали веревку. Все должно быть иначе. Они должны делать, как она говорит.
Лазло покачал головой. Все это так неправильно…
– Нет, – сказал он. – Я не стану никого уничтожать.
Минья сжала челюсти и прищурилась:
– У тебя нет такого варианта. Все просто: выбери Сарай, и убийцы умрут. Выбери убийц – и потеряешь Сарай.
Ее писклявый голосок походил на детскую песенку, и Лазло понял – что бы ни произошло и сколько бы лет он ни прожил, ему никогда не очистить от нее свой разум. Этот черно-белый выбор просто сводил с ума: чтобы другой жил, один должен умереть. Но… как она могла видеть мир иначе? Лазло никогда не узнать, какой бы стала Минья, если бы не Резня. Ее создал тот день, когда Богоубийца уничтожил детей, чтобы люди могли жить. Он устранил их как будущую угрозу, просто потому, что они – божьи отпрыски. Эрил-Фейн установил правила игры, в которую Минья играла до сих пор. Справедливо ли менять их сейчас, когда у нее наконец появилось преимущество?
На секунду он увидел мир таким же безрадостным, как она, опростевшим от праведного гнева. Можно ли умолять ее быть лучше тех, чья ненависть ее создала? Лазло знал, что она на это ответит, но все равно должен был попытаться.
– Все может закончиться прямо здесь. Просто позволь этому случиться. Мы не убийцы. – Он обнял Сарай и обратился к Минье: – Как и ты.
Слова вырвались на свободу, и ему показалось, что он увидел, как Минья вздрогнула, будто ее ударили. Девочка съежилась, но быстро опомнилась и вновь расправила плечи, а ее лицо стало чуть жестче.
– Не думай, что знаешь меня. Давай-ка все проясним. Ты отказываешь мне? Второй раз спрашивать не буду.
– Я… я…
Но он не мог это озвучить. Невзирая на все клятвы, Лазло не мог произнести слова, которые определят судьбу Сарай. Он повернулся к ней. Ее голубые, как небеса, глаза стали больше, медово-красные ресницы покрылись бусинками слез. Она была невиновна, а Минья права: в Плаче есть те, кто виноват, включая Эрил-Фейна. Почему Сарай должна платить за их жизни собственной душой?
И тут она прошептала: «Я люблю тебя». Мир перестал существовать. Никто никогда не говорил ему этих слов, ни разу за всю жизнь. Он даже не понимал, что призвал Разаласа, но вдруг чудище оказалось рядом, и его огромные металлические крылья приготовились к полету. Минья ликующе спрыгнула со стола и залезла на зверя своего отца, с нетерпением ожидая полета.
Многие решения принимаются именно так: будто сами собой.
Многие судьбы решают те, кто не может принимать решения.
«Она придумает, как сломить тебя», – предупреждала Сарай. Так и случилось, и девушку пронзило столько чувств одновременно: отчаяние, облегчение, отвращение к себе. По-прежнему подвластная воле Миньи, она не могла ничего сделать, ничего сказать, но хуже всего то, что нечто лукавое в ней смаковало собственную беспомощность, ведь это освобождало ее от борьбы.
Последнее, чего она хотела, это бороться за собственное забвение.
Сарай попыталась убедить себя, что все будет в порядке. Город опустел. Жители в безопасности, а тизерканцы смогут о себе позаботиться.
Но это ложь, уничтожающая изнутри: ее сердца, вся ее сущность казалась отравленной, как слива, размякшая от гнили. Это убьет Лазло. Это уничтожит Плач и сломает юношу, и тогда Сарай будет мечтать о забвении, а Минья его не подарит. Она по-прежнему будет ее марионеткой, с окровавленными зубами на прочных нитях, а все остальное исчезнет.
Лазло сказал: «Я тоже тебя люблю», и это прозвучало так неправильно в момент, пока воля Миньи теснила душу Сарай, а впереди их ожидало убийство. Лазло наклонился и ласково коснулся здоровой частью губ щеки Сарай, а затем прижался к ней щекой к щеке. Его челюсть была колючей, кожа – разгоряченной. Он слегка вздрогнул в ее объятиях.
Сарай вдохнула сандаловый аромат и вспомнила их первую встречу в доме Богоубийцы, когда она прилетела к нему в виде мотылька. На первый взгляд Лазло показался ей грубоватым. Сейчас эта мысль ее изумляла. Они разделили столько чудесных моментов, но ее разум мчался в другом направлении: к последним минутам жизни. Прямо перед тем, как взрыв пробудил город – глубокая и тихая ночь, все улицы пустовали. Лазло шел по Плачу. Сарай сидела на его запястье в образе мотылька и не имела ни малейшего представления о том, что вот-вот произойдет.
Забавно, что она подумала именно об этом. Поначалу Сарай не осознавала, что натолкнуло ее на это воспоминание. А затем… поняла, и ее охватил странный трепет. Она никогда не могла открыть разум тех, кто бодрствовал. В детстве, испытывая свои силы, она пробовала и запомнила: сознание для нее под запретом. Так оно и было в ту ночь. Ее мотылек перемещался на запястье Лазло, пока он бродил по бесшумному городу, но Сарай не могла проникнуть в его сознание, а соответственно, не имела ни малейшего понятия о его мыслях.