Муза ночных кошмаров
Шрифт:
– Нет, – выдавила Сарай. – Лазло не переправит тебя туда.
– Переправит, если любит тебя.
Слово, которое еще недавно казалось таким сладким на устах Сарай, звучало непристойно из уст Миньи.
– Не так ли? – Девочка обратила взгляд своих темных глаз на Лазло.
Как на такое ответить? Любое решение было немыслимым. Когда он покачал головой, то не думал, что это ответ. Лазло растерялся, голова шла кругом. Он покачал ею только для того, чтобы прочистить разум, но Минья восприняла это как ответ, и ее глаза сузились до щелочек.
Она не знала, откуда взялся этот незнакомец и почему оказался божьим
Это отнюдь не переговоры.
Когда Минья побеждала в войне – а Минья всегда побеждала в войне, – то переворачивала игральную доску, чтобы все фигурки разлетались в разные стороны, и проигравшему приходилось ползать на четвереньках, собирая их. Для нее было важно, чтобы проигравшие поняли свое положение; иногда эту мысль приходилось доносить до соперника. Но как?
Нет ничего проще. Незнакомец обнимал Сарай так, будто она принадлежала ему. И зря. Он не сможет к ней прикасаться, если Минья пожелает ее забрать.
Что она и сделала.
Минья выдернула Сарай. О, она и пальцем не пошевелила. Просто принудила материю Сарай повиноваться. Она могла бы подстроить все так, будто Сарай двигалась по собственной воле, но какой урок они извлекут из этого? Нет, Минья схватила ее за запястья, волосы, сущность. И потянула на себя.
4. Война с невозможным
Лазло почувствовал, будто он кончиками пальцев цепляется за край рассудка, но кружащийся мир может в любую минуту стряхнуть его и откинуть в сторону, как откинул взрыв прошлой ночью. Частично в этом и крылась причина его состояния: он ударился головой о булыжники. В висках стучала кровь, голова шла кругом, в ушах до сих пор звенело. Из них шла кровь. Она засохла на его шее, присыпанная пылью от взрыва, но это всего лишь капли. Руки, ладони, грудь – все потемнело от крови Сарай, и ее реальность – что же более реально, чем кровь? – всколыхнула в нем войну между скорбью и неверием.
Как принять все произошедшее? В самом прекрасном сне своей жизни он разделил свои сердца с Сарай, целовал ее, парил над землей и перевалил за край невинности в нечто жаркое, милое и идеальное – все это для того, чтобы ее отобрали внезапным пробуждением…
…чтобы обнаружить у своего окна алхимика Тиона Ниро, полного холодных обвинений, которые привели Лазло к поразительному открытию: он не сирота войны из Зосмы, а получеловек, сын бога, одаренный силой, которая стала проклятием Плача, – как раз вовремя, чтобы спасти город.
Но не Сарай.
Лазло спас всех, кроме нее. Он до сих пор не мог дышать полной грудью. Его вечно будет преследовать образ ее изогнутого тела над воротами, с кровью, стекающей с кончиков длинных локонов.
Но череда чудес и кошмаров не закончилась на ее смерти. Лазло не знал этого мира, он находился за пределами книг о сказках. Это место, где мотыльки волшебные, боги существуют, а ангелы сжигают демонов на костре, размером с луну. Здесь смерть – не конец. Душа Сарай цела и прикована к миру – о чудо! – но чумазая маленькая девочка играет ее судьбой как брелоком на подвеске, окуная их обратно в кошмар.
А теперь Минья отобрала Сарай, и дно отчаяния Лазло разверзлось, открывая бездну необъятной глубины. Он пытался держать ее, но чем крепче цеплялся, тем быстрее таяла Сарай. Это все равно что хвататься за отражение луны.
В одном мифе упоминалось слово «сатаз». Желание обладать тем, что никогда не будет твоим. Оно означало бессмысленное, безнадежное стремление, как у нищего ребенка, мечтающего стать королем, и брало истоки из сказки о юноше, который влюбился в луну. Раньше Лазло нравилась эта история, но теперь он ее ненавидел. Суть сказки заключалась в смирении с невозможным, а он больше на это не способен. Когда Сарай растворилась прямо у него на руках, Лазло понял: единственное, что он может сделать, – объявить войну.
Войну с невозможным. Войну с чудовищным ребенком. Не что иное, как войну.
Но… как с ней бороться, если она хранит душу Сарай?
Лазло сжал челюсти, дабы неблагоразумные слова не сорвались с уст. Выдохнул сквозь стиснутые зубы. Кулаки тоже напряглись, но его тело не могло сдержать столько ярости, а Лазло пока не осознал, что он больше не простой человек. Границы его сущности изменились. Он был из плоти и крови, костей и духа, а теперь еще и металла.
Разалас взревел. Мерзкое чудище, которое принадлежало Скатису, теперь повиновалось Лазло и обрело былое величие. Наполовину спектрал, наполовину равид, оно было гладким и сильным, с крупными зеркально-чистыми металлическими рогами, а мех из мезартиума казался плюшевым при прикосновении. Лазло не хотел, чтобы он рычал, но теперь зверь стал его продолжением, и когда юноша сжал челюсти, пасть Разаласа открылась. До чего мощный звук… Когда существо взревело в городе, звук источал чистую муку. Сейчас же стал воплощением гнева, от которого содрогнулась вся цитадель.
Минья ощутила эту вибрацию и даже не моргнула. Девочка знала, чья ярость тут поистине имеет значение, как знал и Лазло.
– Я не разговариваю на зверином, – сказала она, когда рев затих, – но, надеюсь, это был не отказ. – Ее голос оставался спокойным, даже скучающим. – Полагаю, ты помнишь правило. В конце концов, оно всего одно.
Ты делаешь все как я скажу, или я отпущу ее душу.
– Я помню, – ответил Лазло.
Теперь Сарай расположилась сбоку от Миньи, неподвижная, как доска. Девушка зависла в воздухе, словно подвешенная на крючок. В ее глазах ясно читались ужас и беспомощность, и Лазло уверился, что момент настал – невозможный выбор между любимой девушкой и целым городом. Уши наполнил рев. Он поднял руки.
– Не причиняй ей вреда.
– Не заставляй меня причинять ей вред, – парировала Минья.
Из-за спины Лазло раздался какой-то звук. Это был резкий вдох, похожий на всхлип, хоть и тихий, и он проделал паутинистую трещину в атмосфере угрозы. Минья покосилась на других божьих отпрысков. Руби, Спэрроу и Ферал по-прежнему не оправились от шока. Скачок цитадели, падение Сарай, возвращение ее трупа этим незнакомцем. Одно потрясение накладывалось на другое, а теперь это.