Муж и жена
Шрифт:
Большие столы располагались вокруг огромных жаровен, за которыми колдовали повара. Эти кулинары расхаживали по залу, как ковбои: кривые ноги, будто только что из седла, белые колпаки сдвинуты на затылок и огромные ножи, висящие у них в специальных ножнах сбоку от поварского передника.
Но повара не просто готовили для вас, они делали из этого шоу. По всему залу они разделывали креветки, мясо и овощи, запекая их на шипящих жаровнях. Они нарезали все это тонкими пластинами, смешивали с рисом, а потом эффектно подбрасывали баночки со специями в воздух и ловили их за
Прошла целая вечность, пока мы приступили к закуске. Сначала мы ждали, пока наш стол полностью заполнится посетителями, потому что только тогда начиналось шоу. Я взглянул на часы, стараясь высчитать, когда нам нужно уходить, чтобы не опоздать на спектакль к Пегги. Наконец, когда все расселись, повар-филиппинец поприветствовал нас, театральным жестом выхватил свой страшный нож и начал жонглировать разными продуктами. Он, видимо, был новичком, потому что все время что-нибудь ронял. Один раз «непослушная» креветка отлетела чуть ли не в глаз немецкому туристу, но Пэт улыбался, подбадривая новичка. Время шло, а Пэт все заказывал и заказывал, чтобы повар жонглировал, шинковал разные продукты, которые потом весело шипели на жаровне.
— Пэт, нам надо пошевеливаться, — сказал я, хорошо понимая, что не смогу заставить его прекратить это забавное шоу.
Повар подбросил в воздух баночку с корицей и даже поймал ее. Я неохотно присоединился к аплодисментам.
— Я ужасно голодный, — сказал Пэт, блестя от возбуждения глазами.
Что-то было не так в отношении моей семьи к зрелищам.
К тому времени, когда мы добрались до школы, Пэту стало совсем плохо.
— Я тебя предупреждал, чтобы ты не ел третью добавку этого кальмара, — вздохнул я.
Спектакль уже начался. Зал был забит довольными возбужденными родителями, которые щелкали фотоаппаратами и снимали на кинокамеры праздник многонациональных культур под названием «Яйцо». И какое отношение к Пасхе имело это представление? Почти никакого.
Дети, одетые в костюмы разных национальностей, представляли все религии мира. Они собрались в импровизированном хлеву, где только что якобы родился голубь мира, сделанный из папье-маше. На сцене стоял маленький мальчик, закутанный в белую простыню с черным беретом на голове, очевидно, изображая японского синтоистского священника. Рядом стояла девочка в оранжевом пляжном полотенце и в розовой купальной шапочке (шапочка означала голову, обритую наголо), вероятно, изображая буддийского монаха. Другой ребенок, пол которого определить было невозможно, был наряжен в бороду из ваты и сандалии на босу ногу, играя представителя либо ислама, либо иудаизма, а может, и того и другого одновременно.
И, наконец, Пегги. На нее накинули старое легкое одеяло, из-под которого торчали ее руки и ноги, а голову покрывал шелковый платок. Похоже, она изображала Деву Марию.
Я увидел Сил. Она расположилась в середине ряда, а возле нее пустовали два места. Я схватил Пэта за руку, и мы начали понемногу пробираться вперед. Родители с цифровыми камерами вскрикивали от боли, когда мы наступали им на ноги, а потом осуждаюше качали головами.
— Простите, простите, — шептал я, а Пэт стонал и охал, держась за живот.
На сцене спектакль достиг кульминационной сцены.
— Что-это-за-странное-создание? — вопрошал священник-синтоист.
— Откуда-оно-взялось? — поддакивал буддийский монах.
— Что-оно-значит-для-людей-всего-мира? — задал вопрос ребенок с ватной бородой.
— Где вас черти носили? — потребовала от нас отчета моя жена.
— Ш-ш-ш, — прошипел один из родителей с фотоаппаратом.
— Извини, я никак не мог увести его от Гленна.
— От Гленна? Этого отвратительного старого панка?!
— А потом мы застряли в ресторане-тепеньяки.
— Ш-ш-ш!
Мы стали смотреть на сцену.
Сид прошептала, почти не разжимая губ:
— Ты ведь знал, что это очень важный вечер для Пегги. Ты знал.
— Пожалуйста, перестаньте разговаривать!!! — взмолилась какая-то старушка прямо позади нас.
Пэт наклонился вперед, открыл рот, и его начало тошнить.
На сцене все смотрели на Пегги. Буддийский монах в оранжевом пляжном полотенце и купальной шапочке, священник-синтоист в белой простыне и черном берете, старик с ватной бородой в сандалиях. Все ждали, когда Пегги произнесет свои слова.
— Что-оно-значит-для-людей-всего-мира? — повторил свой вопрос старик.
— Ты такой эгоист, — проговорила Сид, даже не стараясь приглушить голос. — Ты заботишься только о своем сыне. Все остальные тебе безразличны.
— Будьте добры!!! — попросила старушка. Сид обернулась к ней:
— Смените пластинку, бабуля!
Пегги стояла и смотрела в зал, как будто ожидая подсказки. Ее рот открылся, но оттуда ничего не прозвучало. В отличие от Пэта, который выбрал этот удачный момент: его вывернуло прямо мне на колени.
Сбоку прозвучал мягкий голос учительницы:
— Эта птица означает, что все должны жить в мире и…
— И-любить-друг-друга, — пробормотали актеры на сцене, окружая своего картонного голубя. Все, кроме Пегги, которая умоляюще смотрела на свою маму.
Пока я вытирал свои брюки и Пэта бумажными салфетками, Пегги подошла к краю сцены. Платок на ее голове развязался. Я окликнул ее, предостерегая, но было поздно.
Она подняла руку, чтобы защитить глаза от света прожекторов, и упала прямо вниз со сцены. Зрители ахнули.
— Этого я тебе никогда не прощу, — сказала Сид.
Никто серьезно не пострадал. Падение Пегги смягчила группа малышей, сидевших скрестив ноги в первом ряду. После того как Пэта стошнило кальмаром-тепеньяки, ему сразу стало лучше. Довольные родители и бабушки с дедушками радостно попили чаю с печеньем и возбужденно обсудили спектакль. Но мы с Сид не стали оставаться после представления.
Как только Пэта немного почистили, а у Пегги высохли слезы, мы принесли свои извинения малышам, их родителям и учителям и отправились на стоянку машин. Моя жена и я тащили за собой своих детей.