Мужчины о счастье. Современные рассказы о любви
Шрифт:
Надо было дождаться тишины.
Через несколько минут стало так тихо, как хотелось Михаилу. Совсем. Солнце немного шумело, но этот звук ему никогда не мешал.
Михаил спустился по песчаной дорожной насыпи и вошёл в лес.
Весенний лес был пуст, это нравилось больше всего. Пусто и тихо. Михаил поправил рюкзак и двинулся вглубь, стараясь нащупать ритм. Сначала поторапливаясь, чтобы дорога как можно скорее осталась за спиной, потом, оторвавшись, шагал уже ровно, стараясь не думать.
Он шагал. Не смотрел на компас, не смотрел на навигатор, шагал, зная, что всё равно мимо он не пройдёт. Хотя навигатор и телефон чувствовались.
Лес был сух. Мох, разогретый солнцем, скрипел и ломался под сапогами, точно не весна, а уже лето. Летом не бывает подснежников, а здесь они были. Да и сам снег ещё белел в сумрачных логах и на склонах оврагов, последний зернистый снег. Михаил наклонялся и собирал в горсть этот последний снег, сжимал пальцами холод до тех пор, пока нужны были простые ощущения. Холод, солнечный блеск, усталость, жажда, чем проще, тем лучше.
Через пять часов он вышел к реке. Он не знал её названия, знал лишь, что далеко вниз по течению она впадает в Нёмду. Извилистая, с высокими берегами и с трудными спусками к воде. Он не знал, как её зовут, но помнил, как помнил все встреченные им реки. В эту весну он вышел к реке высоко, пляж был ниже по течению, километрах в трёх, Михаил усмехнулся промаху и двинулся по берегу, срывая и жуя уже завязавшиеся почки на смородиновых кустах.
Пляж желтел песком, отмытым и оттёртым снегом и солнцем. Река несла мусор и пену, уже видно было, что она готова к разливу, поперёк реки лежала сломанная ветром берёза.
Михаил остановился. Слева к рюкзаку были пристёгнуты бродни, он надел их и перешёл реку, зачерпнув лишь в одном месте. Старая липа была на месте, чернела на высоком берегу, Михаил вскарабкался до дупла и закинул в него пакет с телефоном и навигатором. Бродни повесил повыше, привязав к стволу, чтобы не унесло.
Достал термос. В нём болтался шоколад, Михаил выпил половину, заев овсяным печеньем. Посмотрел на солнце. За сегодня он одолел половину суточного перехода, оставалось километров двадцать. Михаил подтянул рюкзак и отправился дальше. Он уходил в лес. Перепрыгивал через проснувшиеся ручьи, огибал топи и пробирался под наклонившимися и упавшими деревьями.
Ближе к вечеру он добрался до широкой ломи. Когда-то здесь прошёл смерч, он выломал деревья по кругу, уложил их спиралью, вывернул корни, и больше здесь ничего не выросло. Чтобы обогнуть ломь, понадобилось почти четыре часа, Михаил устал окончательно, уже в сумерках он допил шоколад и уснул под вывороченным корнем, на пенке, даже не раскладывая спальника, приложившись спиной к рюкзаку и накрывшись серебристой теплоплёнкой.
Спал долго, пока не надоело. В этом тоже был секрет, спать надо было вволю, до тех пор, пока спать не становилось скучно, и уже хотелось проснуться, и солнце не начинало надоедливо светить в глаза.
Оставался день пути. Два болота, мёртвый лес, поляны, камни, и только потом.
Оставался день, совсем немного.
Он нашёл это место случайно. Девять лет назад, сплавляясь весной в одиночку по Нёмде, пропорол брезент байдарки. Починить не получилось, мешок с инструментами и картой захлебнулся и утонул, искать его в ледяной воде было невозможно. Пришлось бросить лодку и выбираться пешком. Весна тогда получилась дождливой, лес был залит, и целый день Михаил блуждал по воде. И на следующий день тоже была вода, Михаил уходил от приближающегося разлива, и лишь на третий он вышел на высокое место, холм, возвышавшийся посреди леса и поросший редкими и невысокими соснами. Он устал и очень хотел спать, на северном склоне у самой верхушки холма в земле обнаружился разрыв. Рубец, словно кто-то рассёк мох и выпустил наружу жёлтый чистый песок. Михаил прилёг. Он хотел отдохнуть хотя бы немного, а потом развести костёр и разогреть тушёнку, но уснул крепко, а проснулся уже ночью.
И увидел.
И на следующую весну он вернулся сюда.
И на следующую тоже.
И всегда.
Через день пути Михаил вышел к холму. Это случилось уже под вечер, как и тогда, в первый раз. Холм показался неожиданно, как всегда, Михаил шагал по лесу и посмотрел вправо и назад, и увидел его. Холм.
Так всегда случалось, холм появлялся неожиданно, и это Михаилу всегда нравилось, словно это не он искал холм, а холм подкарауливал его, осторожно шагал по пятам и показывался ненавязчиво, застенчиво.
Михаил улыбнулся и пошагал к холму.
Правда, добраться до него засветло не получилось, тоже как обычно – холм уходил и вилял, теряясь в наступающих сумерках. Но шагать сделалось легко, Михаил чувствовал, что он спускается вниз, точно к центру широкой и неглубокой тарелки.
Когда совсем уж стемнело, Михаил устал и устроился на ночлег. Утром холм вёл себя совсем по-другому, послушно стоял на месте и не бегал. Михаил поднялся на верхушку и нашёл песочный рубец.
Весь день Михаил лежал. Он разложил на песке пенку и расправил на ней спальник. Иногда он смотрел на небо, но больше на песок. Чистый, выбеленный солнцем и снегом песок. Справа и слева. Песок. Разрыв, в котором лежал Михаил, был неширок, метра в три, и сужался к ногам. Здесь было сухо и тепло, песок нагревался даже от скудного весеннего солнца. Михаил смотрел на песок. С непривычки ныли ноги, но Михаил знал, что это скоро пройдёт. Совсем скоро, уже к вечеру. Песок.
Есть хотелось, но не очень сильно, чтобы голод не отвлекал, Михаил дотянулся до рюкзака и достал из него банку с кашей, сломал её пополам, выел кашу. Лежал дальше. Не хотелось двигаться, не хотелось ничего. Вспомнил Найду, вспомнил жену и дочь, ножи вспомнил и прожитый зачем-то год. Песок. Он стекал по склонам разреза, собираясь у пенки барханами, Михаил ставил на пути песка палец и смотрел.
Песок.
Жена неплохо заработала в октябре, собирались по лету ставить пристенок. Михаил хотел не пристенок, а новый дом. Зачем-то. Чтобы участок побольше и чтобы подвал.
Песок.
«Дискавери» же есть, можно гараж сделать с ямой, чтобы потом масло самому менять. Зачем его самому менять? Не хочется гараж.
Ничего.
Остался день или два, совсем немного, Михаил знал.
И печь поставить.
Зачем печь? Чтобы в доме пахло горящими дровами.
Перетерпеть день, день – это так мало, день ерунда.
Михаил лежал, смотрел. Небо менялось, с каждым часом делалось прозрачнее и чище, ветер стихал, и луна сквозь линзу атмосферы смотрелась как через увеличительное стекло, отчётливей и ближе. И не давило. То есть всё меньше давило, с каждым часом меньше, словно воздух над холмом был легче.