Мужчины своих женщин
Шрифт:
— Я работаю, — неохотно сказал В. — Ты же прекрасно знаешь. У меня нет времени. Я тоже должен когда-нибудь отдыхать. И не кричи, люди спят.
— Я работаю, — повторил В., — восемь часов в день. Не развлекаться туда хожу. Зарабатываю деньги, на которые мы живем. Это физически тяжело. А потом прихожу и начинаю помогать тебе. Варю кашу, мою посуду, стираю пеленки, выношу мусор, пылесосю… пылесошу… черт его дери! Этого вполне достаточно. Что ты еще от меня хочешь? Чего тебе надо?
— Мне ничего от тебя не надо! Я хочу, чтобы ты был отец, а не как попало! Ты думаешь, я тут бездельничаю, пока тебя нет? С ребенком сидеть труднее,
— Я делаю все, что нужно. Все, что могу. Между прочим, не многие из моих друзей так помогают женам. Вместо этого водочку попивают да по бабам шляются. Не ори, сейчас пойду и позвоню!
Девочка плакала все громче под аккомпанемент ссоры родителей. Наконец и они были уже готовы орать в голос и плакать, но В. успел сбежать из дома. Пробираясь по темным ночным переулкам к знакомому телефон-автомату, он шептал сквозь зубы:
— Ну, стерва! Завелась! О, Господи, нет мне места, нет покоя…
Ссорились они в основном по уже упоминавшимся пустякам. Пустяки эти, однако, имели удивительное свойство не терять своей актуальности. Каждый божий день они повторялись и возобновлялись, словно многоголовая гидра, у которой на месте одной отрубленной головы распускаются две новые. В. вспомнил недавнее мартовское происшествие, еще одну ссору, после которой так же бежал из дому.
Направлялся он в тот раз на заречный оптовый рынок. Он любил путешествовать туда, форсируя реку по льду. Переходить реку зимой по мосту казалось ему трусостью. А на рынке торговали дешевым пивом, дешевыми продуктами, там обитал туманный призрак свободы. За рекой была полудеревенская слободка, нравы там царили простые и незамысловатые. К тому же путь пролегал через живописные посадки, заваленные снегом, ослепительно сиявшим под щедрым мартовским солнцем.
…Кора наста расползлась по снегу потеками и так ярко белеет сквозь голые деревья, что кажется одним жирным, неровным куском сала, уложенным сверху на землю, как на бутерброд. Всюду лежат полузанесенные снегом трупы пластиковых бутылок из-под пива, павших в борьбе за чью-то радость…
Да и сама река, еле угадываемая подо льдом… Здесь, в центре города, вдруг открывалось свободное, ничем не стесненное пространство, где гоняли лыжники и сумасшедшие на скоростных японских снегоходах, подувал свежий острый ветерок, неутоптанный снег норовил набиться в ботинки, а поодаль то и дело торчали купола храмов и строящиеся новорусские особняки. Береговой лед уже просел, пошел разломными трещинами, над рекой время от времени раздавались непонятные тревожные звуки близящейся весны. Всюду была жизнь! В. шел сквозь это великолепие и думал, как маленький: вот провалюсь сейчас под лед!., вот унесет… тогда посмотрим, как будешь без меня. Тогда увидим…
И в этот момент лед у него под ногами, рассаживаясь, рявкнул с оглушительным пушечным гулом, утробное эхо прокатилось над рекой и отразилось от бетонных быков близкого моста. Огромная трещина метнулась куда-то вдаль, потерялась в снегу… Более ничего не произошло. Минуты две писатель стоял, ни жив ни мертв, творя благодарственные молитвы, а потом осторожно двинулся с места и поспешил на рынок, где вволю выпил пива и купил что-то из съестного.
Вскоре пиво подступило к глазам, и брови его спело набухли.
А вот люди собрались вокруг гармониста. Что такое?.. Да ведь масленица сегодня, широкая масленица! Писатель обрадовался и ни с того ни с сего погрозил кому-то невидимому.
И вдруг он заметил глаза одного из тех, кто стоял рядом.
Глаза эти светились счастьем глупца, нашедшего кого-то глупее себя. Танец В. был явным отклонением от нормы. И дурак кричал «Давай-давай!», хлопал в ладоши и, кривляясь, подтанцовывал. Но В. было все равно. Он отвел в танце и потом даже пошел с большой незнакомой компанией пить водку. И этот, чокаясь с писателем, все подмигивал и все спрашивал: «Ну как, пойдем цыганочку-то с выходом танцевать?» В. кивал и пил с ним, а тот и не догадывался, насколько его презирают. Писателю даже стало стыдно, что он так глубоко презирает совершенно никчемного человека, пустое место. В конце концов, дурак просто глуп и злобен. Ну и черт с ним. Дурак получил удовольствие, которое так редко случалось в его глупой жизни. Он не знал, что раскрыт, словно шпион, и в будущем его используют для дела, для контригры…
В. расслабленно, пьяно радовался жизни. Он смотрел на весеннее солнце, которое вскоре должно растопить снега, на птиц, еще неуверенно пробующих голос в серой паутине голых кустов, на огромные холодные просторы небес… Хотелось, чтобы рядом был друг, чтобы никогда не ссориться с родными людьми, чтобы жизнь получилась именно такой, какой должна быть по изначальному замыслу Творца… Назад он, однако, испытывая судьбу, пошел через реку той же узкой тропинкой (из-за выпитого было совсем не страшно), и хоть и радовался и благословлял весь Божий мир, это не помешало ему снова повздорить с женой.
И вот теперь, два месяца спустя, позвонив в «скорую», он опять вернулся в свою квартиру. На молчаливый вопрос Нины ответил:
— Приедут. На всякий случай вещи собери.
Стараясь не смотреть друг на друга, не касаться и вообще не замечать, они занялись необходимыми делами. Девочка лежала в кровати, перевернувшись на живот, так ей было легче. Она глядела на родителей слишком серьезно, по-взрослому, и В. даже немного испугался этого взгляда. Маленький человек начал познавать мир, несущими опорами которого были неуверенность и страдание. Нужно было учиться терпеть и преодолевать все это собственной жизнью, добиваясь счастья.
«Скорая» явилась минут через двадцать. В темный двор врезались желтые фары, автомобиль медленно прополз вдоль подъездов, остановившись под единственным освещенным во всем доме окном. Глухо хлопнули дверцы — из машины выбрались двое людей в белом. Они поглядели наверх. В. кивнул им из окна и призывно помахал рукой. Один из врачей что-то сказал другому, тот ответил коротко и зло, и оба они вошли в подъезд.
Начинается, подумал В. С докторами их семейству удачи не было.
Однажды, когда Нина ходила еще на восьмом месяце, у нее случился сильный приступ аллергии. Вызвали. Приехали. Вчерашний студент и медсестра втрое старше. Студент сразу взял быка за рога — а чего ж ему было стесняться, когда на него здесь надеялись и от него зависели? долго расспрашивал Нину о том, что и когда она ела, перебивал бесцеремонными вопросами, не дослушав ответ, спрашивал о чем-то другом. Медсестра с лекарственным ящиком стояла наготове и время от времени с удовольствием поправляла ошибки юного коллеги. Причем делала вид, что это ей неприятно, но такова уж ее обязанность. Клятва, блядь. Гиппопотама…