Мужчины: тираны и подкаблучники
Шрифт:
Конь и изба
Бессмертную строчку «коня на скаку остaновит» едва ли нужно понимать буквально. Скорее, хотел ли того Некрасов или нет, речь здесь идет не о конях, а о мужчинах. Русский мужчина-конь скачет, скачет, его несет, он сам не понимает, куда он скачет, зачем и сколько времени он скачет. Он просто скачет себе – и все, он в табуне, у него алиби: все скачут, и он тоже скачет.
Мужчина-конь всю русскую историю проскакал, с шашкой наголо или без шашки, весь в мыле, глаза таращит, вид безумный. Дураки скачут, ленивые скачут, хитрожопые скачут, подхалимы скачут, умные тоже скачут – в общем, все скакуны.
Если все-таки разобраться, куда они, эти русские мужики, скачут, то выяснится, по размышлении,
Всех этих русских мужиков очень трудно остановить. Их табун на протяжении русской истории сильно одичал. Табун несется, запах пота, крови, перегара несется. Материя устала, но они все равно скачут.
И вот совсем не случайно появляется Некрасов и воспевает ту, которая «коня на скаку остановит». Некрасов правильно все понял, несмотря на свою скучную внешность и разные индивидуальные недостатки. Он понял роль русской женщины.
Без русской женщины русский мужчина-скакун был бы сейчас очень далеко, его бы уже след простыл. Не знаю, куда бы он ускакал в XIX веке, хотя и тогда он скакал под царским лозунгом «самодержавие, православие, народность» в Царство Божие на Земле, но в XX веке он бы уже давно очутился в коммунизме. Он ведь всегда мечтал об идеальном стойле, где можно навечно уткнуться мордой в идеальную кормушку. Но русская женщина не дала осуществиться утопии, остановила коня. Не диссиденты и не либеральные писатели, а русские женщины спасли наших мужиков от коммунизма.
Некрасов как реалист оказался близок к действительности. Мужчина-конь не сам остановился, почуяв прелести русской женщины. Она остановила его «на скаку» и сказала: давай жить в сегодня. Давай, сказала она, жить так, чтобы у нас все было, как у людей. Мужик, конечно, не сразу понял, что она имеет в виду. На работе он много врал, а дома много пил, и поэтому он долго не мог врубиться. Он знал по старым песням, что существует любовь, но у него перед глазами всегда стоял Ленин, а не что-нибудь другое, и этому другому, полузабытому, он редко находил достойное применение. И лишь иногда в бане, глядя на себя сверху вниз при мытье, он обнаруживал странные желания, но журнал «Плейбой» в то время не продавался, и он не знал, что делать с собой в этих случаях.
Русская женщина статистически на работе врала куда меньше, а дома куда меньше пила. Она соображала лучше и была укоренена в сегодняшнем дне. Она стирала, гладила, красила губы даже в самый разгар культа личности, рожала детей, кормила грудью. Она следила за тем, чтобы у ее детей не висела сопля под носом. Она мечтала о том, чтобы купить мебель. Но, главное, любовь для нее была важнее коммунизма.
Сталин был непоследовательным мужчиной. Он стратегически верно уничтожил Бухарина и прочую оппозицию, но он непроницательно не ликвидировал женщину как класс. Нужно было бы всех баб сослать в ГУЛАГ и найти прогрессивный способ воспроизводства населения без применения детородных органов. Он этого не сделал, смалодушничал, постеснялся. Он запретил Библию и Коран, но позволил в советских магазинах продавать духи. Он даже, слабый человек, не потребовал от советских женщин бинтовать груди.
В результате груди съели Сталина.
Правда, он все-таки успел навредить. Он разорил дома и поджег избы. Избы горели многие годы. Дом как понятие перестал существовать. Когда кони скачут, избы горят. Мужики скакали, а женщины входили в горящие избы. Отпала необходимость в мебели. Избы и сейчас горят: то там, то здесь. Пророческое слово Некрасова сбылось в общегосударственном масштабе.
Когда наши мужики окончательно перестанут скакать в табуне? Когда потушат избы? Когда научатся жить сегодняшним днем?
Завтра?
Гений и мелкое злодейство
Всегда найдется мальчик, который крикнет, что король – голый. Другое дело, как к этому отнестись. В наше время голых терпят. Не секрет, что всякий король, в сущности, голый, если не всегда, то хотя бы время от времени. Речь здесь идет о литературном короле – Иосифе Бродском.
Я слишком мало его знал, чтобы судить о нем как о человеке, и, честно говоря, его человеческий аспект меня никогда не волновал: стихи говорят сами за себя. Впрочем, слухи рисовали не слишком приятный образ, да и сам он в стихах себя ангелом не считал. Наконец все слухи сгустились в мемуарной книге («Запретная книга о Бродском»), и выяснилось, что Бродский был весьма гнусной особой. Бедная вдова! Она получила пощечину наотмашь. Как оказалось, он ее не любил, а любил другую, несчастный роман с которой стал темой замечательных стихов. А вообще-то он был мизантропом, любил обижать людей, считал себя непогрешимым мэтром, гуру, пророком, в постели с любовницами быстро кончал. Размер его члена, кажется, не указан, но ясно и так, что любовником он был хреновым. Меняют ли эти факты мое отношение к его стихам? Не уверен. Факты любопытны, но, скорее, для узкого круга тех, кто вращался вокруг него и носится с ним как с гением.
Гнойник лопнул. Гной потек. Кому от этого стало светлее и легче? Беда Бродского не в его мелком злодействе, не в мелком злодействе его обожателя-критика, а в том, что через десять лет после смерти он уже растерял значительную часть своего литературного, отнюдь не человеческого, величия. Бродский боялся неправильно вписаться в бессмертие, но именно это и произошло. Он был печальным концом великой русской литературы, которая, если вспомнить Достоевского, пыталась поймать Бога за задние лапы, и в этом ей крайне не везло. Богооставленность переживалась Бродским мучительно, он был поэтом напористых, категоричных, менторских, нагловатых, но очень болезненных элегий, куда сливались его нелюбовь к власти, любовь к той, кто его бросила, чувство жизни как случайности и абсурда, диковатый российский империализм, непонимание демократии и Запада, весьма хаотичная образованность. Парадокс: уехал на Запад от тоталитаризма, чтобы сделаться литературным тоталитаристом.
В целом это было не менее контрпродуктивное творчество, чем у моего не менее знаменитого однофамильца, но по тем архаическим временам контрпродуктивность расценивалась как вселенский вызов и откровение. Метафизически бессильный Запад увидел в нем борца и страдальца. Он получил Нобелевскую премию, которая накрыла его с головой. Его нобелевская речь поразительно манерна, дидактична и в своей внутренней противоречивости нелепа: мизантроп взывает к людям, чтобы они больше читали книг. Его стихи, написанные в Америке, за редкими исключениями, действительно малозначительны, порой просто беспомощны.
Бродский принадлежал к литературоцентристской эпохе, когда всякий крупный поэт превращался в миф. Рассасывание мифа обнажает слабость, усталость пловца, плывущего шумным баттерфляем за самозначимым словом. Сейчас в России Бога ищут с другого конца. Нытье и отчаяние приравнены чуть ли не к черной магии. Мистического шарлатанства, конечно, хватает, эзотерические практики граничат с попсой, но в современной российской культуре, скорее, принято относиться к Богу с доверием или, по крайней мере, без презумпции его виновности. Бродский, как Лужков, стыдился своей лысины и прикрывал ее кепкой – гламур этого не переживет. Но черт с ним, с гламуром. Вдову жалко.