Мужество
Шрифт:
– Первый самостоятельный рейс – этого раньше по десять лет ждали. Десять лет помощником отъездишь, а потом еще взятку давай, иначе паровоза не получишь. А теперь – видишь, как. Ценить надо. Все внимание, всю прилежность свою приложить надо, чтобы такую раннюю честь оправдать.
Сергей усмехнулся, обнял отца за плечи, заглянул в глаза.
– Да ты мне все еще не веришь, отец?
Отец покраснел, как будто его
– Не веришь, старик ты мой, а?
– Ну, привязался. Не верю, не верю! К слову сказал, и все. «И старик» ни при чем. Какой я старик? Если старик, ты мне внуков давай… Тоже молодец!
Они помолчали.
Вечерело. Все белое стало серым, а за деревьями уже совсем черно. Вспыхнули огни прожектора, засветились полоски рельсов, в луче замелькали снежинки – их не было видно при дневном свете, они падали редко и тихо, как будто они сонные и никуда не торопятся.
– Все думал я – перееду на новые места, все другое будет, – заговорил Тимофей Иванович. – И люди, и дороги, и порядок. Природа, конечно, другая. А смысл все тот же. Пробыл я четыре месяца, а словно всю жизнь прожил – все близкое. И снова с тобой, сынок, на одном паровозе, как будто пяти лет и не бывало. – Невольная грусть звучала в его голосе. – И снова мы с тобой прощаемся. Будем ездить друг другу навстречу – ты из города, а я в город…
Сергей не чувствовал грусти. Отец вернул его от мечтаний к реальной жизни, и в этой реальной жизни все складывалось великолепно. Завтра он сам поведет паровоз. Первый самостоятельный рейс. Это возбуждает и слегка томит.
– Первый рейс – это, сынок, большое событие. Душа замирает небось?
– Ну, замирает, – сказал Сергей неохотно.
– Тут уж ничего не поделаешь. Летчику впервой лететь еще страшнее.
– Да мне не страшно.
– Ишь ты, не страшно! Мать, и то боится, еще от волнения тесто испортит. Ты гостей-то позовешь, или как?
– Позову.
– А кого позовешь?
– Ну, Цибульку позову, Свиридова с Клавой, Андрея Круглова позову.
– Придет?
– Думаю, придет.
Оба помедлили. И оба, пораздумав, разными путями пришли к одинаковому решению – придет.
– Девушек позвал бы. Есть у тебя знакомые девушки?
– Знакомые есть, а звать некого.
– Что ж так? Не завел?
– Некогда, – хмуро отговорился Сергей.
Тимофей Иванович понимающе пожевал
– Ну что ж, мы с тобой, сынок, машинисты, – сказал он. – Возим людей взад и вперед. Может, привезем случайно такую девушку, что и время найдется.
Сергей с улыбкой поглядел на отца. Каким-то скорбным сжатием сердца он ощутил письмо, спрятанное на груди. От него становилось душно. Но он не дал воли своему чувству. Надо, жить и смотреть вперед.
– Может быть, и привезем, – ответил он весело.
– Смотри, – сказал отец, подталкивая его к окну, – красота какая!
Горы раздвинулись. В беловатом сумраке, вольно раскинувшись по широкой котловине, тысячами огней сверкал Новый город. Ух, до чего ж их много, этих огней! Тут уж не скажешь – поселок, стройка… Нет, – город, большой, настоящий город! И видно, что городу уже тесно в котловине. Он перекинулся на другой берег – вон цепочки фонарей вдоль каменоломен и, немного дальше, редкие огоньки домов отдыха. Он протянул свои щупальцы в тайгу, к сопкам – то тут, то там поблескивают разбросанные огоньки вокруг подсобных предприятий, рыбной базы, поселков, а чуть в стороне – целый пук огней; это растет второй сын Нового города – металлургический гигант. И где-то еще дальше, за тайгой, за сопками, вспыхнуло желтое зарево. Или оно только почудилось Сергею? Неважно, где-то там оно есть, зарево новых огней, где-то там, на берегу стремительной горной речки, среди замшелых камней и вековых сосен, уже взрывают скалы, очищая место для мощной гидростанции. Туда уже поехал неугомонный Епифанов со своей Лидинькой. И гидростанция – это тоже для тебя, Новый город!
– Привезем! – крикнул Сергей отцу и глотнул морозного встречного ветра, чтобы прогнать духоту, чтобы дышать вовсю, как надо.
– Кого?
Отец уже забыл про девушку. Да и разве Сергей имел в виду именно девушку? Жизнь, всю жизнь, неистребимую, свежую, многообещающую…
– Все привезем! – крикнул он еще веселее. – Все будем возить, что только понадобится! Верно, отец?
Отец ответил рассудительно, и только хитрая усмешечка промелькнула в зорких глазах:
– На то мы и машинисты.
Ленинград – Дальневосточный край 1934–1938