Мужики и бабы
Шрифт:
– А вы думаете, мужики не догадаются, к чему эту карусель затеваем? – с усмешкой спросил Кадыков.
– Догадаются они или нет – к нам это не имеет никакого отношения. Наша задача – к двадцатому февраля в Пантюхине создать всеобщий колхоз. Так вот… К завтрашнему утру пункт первый должен быть выполнен, то есть семфонд собрать за ночь. – И сделал выдержку.
– Ничего себе заданьице, – сказал Кадыков и почесал затылок.
– Второй пункт – собрать общее собрание и проголосовать за сплошную коллективизацию. Но для проведения этого мероприятия приедет к вам особый уполномоченный.
– Н-да. – Кадыков только головой крутил и посмеивался: – Весело, ничего не скажешь. Кабы только напоследок не расплакаться?
– Замечание не по существу. – Чарноус встал и направился к порогу. – Я иду в сельсовет. Скажу председателю, чтобы актив собирал. Приходите поскорее.
– Чего уж там. Вместе пойдем. Я поужинал, можно сказать.
Шли темной дорогой посредине села, но Кадыков чуял, как смотрели на них невидимые мужики и бабы от каждой околицы, с каждого крыльца. Догадался по тому, как ребятишки толпились возле его дома и сопровождали их шумной толпой до самого Совета. Даже снег и ветер, подымавший сухую поземку, не мог разогнать их по домам.
Председателя Ухарова в Совете не было. Епифаний Драный с рассыльным Родькой Киселевым сидели за столом и резались в шашки. На вошедших – ноль внимания.
– Надо все ж таки здороваться, – сказал Кадыков.
– Иль я тебя не видал? – отозвался Епифаний.
– Я не один… Со мной представитель из района. Что подумают о нас там, в районе?
– А что им думать? Им ни жарко ни холодно. У них одна думка – как бы поскорее нас в колхоз загнать.
– Ну хватит! Распоясались, понимаешь. – Кадыков смешал шашки на доске и приказал Епифанию: – Разыщи Ухарова. И чтоб одна нога здесь – другая там, понял?
Епифаний натянул на голову тряпичную шапку и поспешно вышел.
– А ты давай за членами сельсовета! – наказывал Кадыков Родиону. – Тяни всех десятидворцев. И чтоб живо!
– Что это за десятидворцы? – спросил Чарноус, когда вышел рассыльный.
– Все село разбито на тридцать десятидворок. Во главе каждой десятидворки стоит выборный человек. Вот эти десятидворцы и есть члены сельсовета, наш актив.
– Странно! – усмехнулся Чарноус. – А где же классовый подход?
– Вот это и есть классовый! В нашем селе только один класс – крестьянский.
– А как же беднота? Она, что ж, в стороне у вас?
– Почему? Беднота имеет свою группу. Так и называется она – группа бедноты. Во всех делах они тоже принимают участие.
– Вот члены этой группы бедноты и должны стоять во главе десятидворок.
– Э, нет. Не пойдет такое дело.
– Почему?
– А потому, что десятидворки созданы не для игры, а для работы. То есть гати гатить, луга чистить, болота, мосты строить. Тут надо, чтоб каждый десятидворец шел в дело во главе своей десятки, на своей подводе. Тогда за ним и другие потянутся. А если он выйдет с одним прутиком в руках – кто за ним
– Выходит, вы не очень-то жалуете бедноту, – усмехнулся Чарноус.
Кадыков вскинул подбородок и зачастил по-пантюхински, с распевкой в конце фразы:
– Не надо читать нам политграмоту, радима-ай. Мы ее в гражданскую на пузе с винтовкой в руках усвоили. Я тебе лучше вот какой вопрос задам: Советская власть землю разделила по мужикам или нет?
– Разделила, – обиженно ответил Чарноус.
– Ага! С энтой самой поры бедняками остались у нас либо калеки да убогие, либо те пустобрехи, которые хотели бы эту землю ложками хлебать, словно дармовую кашу, да пузо на печке греть, а не работать на этой земле до седьмого пота…
– Но позвольте, позвольте! – вспыхнул и Чарноус, поддавшись азарту Кадыкова. – Кроме земли есть еще и производственные условия: нужен инвентарь, скот рабочий…
– А еще ангел божий, который принес бы этот инвентарь и сам бы землю вспахал. Вы что, не слыхали про сельковы, про кредитные товарищества? Нужен тебе плуг – бери. Денег нету – в кредит дадут. Не только плуг или борону… И сеялки брали, и веялки, и лошадей, и коров! Я сам лошадь в кредит брал, в двадцать втором году. И за год оправдал ее в извозе. Погасил кредит. Чего еще надо? На что жаловаться? На лень-матушку? На этот счет намеков у нас не любят.
– Вы упрощаете вопрос классового расслоения, – строго заметил Чарноус и умолк, отвернувшись к окну.
Кадыков вышел на крыльцо покурить и столкнулся с Ухаровым.
– Что за новости на старом месте? Пошто народ честной тревожим по ночам? – весело спрашивал тот, подымаясь по скрипучим ступенькам, заслоняя собой весь крылечный проем.
Он был в пиджаке и в чесанках, котиковая шапка с распущенными ушами и такой же черный воротник были чисты от снега. Значит, у дьякона сидел, сообразил Кадыков, третья изба от Совета. «Экий несуразный верзила, не успеет выпить, а грохочет на все село», – подумал о нем неприязненно Кадыков, но ответил сдержанно:
– Приказано собрать семена.
– Ну и что? Время подойдет – соберем.
– Оно подошло. Собирать будем ноне.
– Ночью, что ли?
– Да.
– Е-о-мое! – Ухаров свистнул и засмеялся. – А ну-ка мы рожь с ячменем в потемках перепутаем? А еще хуже, ежели мужика с бабой!
– Прислали к нам человека из района, который вразумит нас, дураков… Пошли!
Ухаров при свете лампы да в присутствии маленького Чарноуса казался еще более громоздким и горластым; дружелюбно протягивая руки и смеясь, как это делают все подвыпившие люди, он говорил Чарноусу:
– Это вы нас поведете ночью по избам? Извиняюсь, я впереди не пойду – здесь собаки злые.
Руки у него были большие и красные, с длинными узловатыми пальцами и далеко высовывались из пиджачных рукавов. Чарноус уклонился от его рукопожатий и, держась за свой портфель, перешел на другую сторону стола.
– Да вы меня не бойтесь! – засмеялся опять Ухаров. – Мне ваш портфель не нужен. Между прочим, знаете, как зовут эту штуку здешние мужики? – ткнул он неуважительно пальцем в портфель и сказал: – Голенищей.