Мужики
Шрифт:
Секретарь объявил, что слушается дело по обвинению Бартека Козла из Липец в краже свиньи у Марцианны Антоновны Пачесь. Свидетели: сама Марцианна, ее сын Шимон, Барбара Песек и другие.
— Свидетели здесь?
— Здесь, — отвечали они хором.
Борына, до тех пор одиноко и терпеливо ожидавший у решетки, пододвинулся ближе, чтобы поздороваться с Марцианной Пачесь, — это и была Доминикова, мать Ягны.
— Обвиняемый Бартек Козел, подойдите ближе! Сюда, за решетку.
Невысокий
— Тише, окаянные, светлейший суд говорит! — прокричал Яцек, впуская Козла за решетку.
— Вы Бартоломей Козел?
Мужик озабоченно почесывал густые, ровно подстриженные волосы. Глуповатая улыбка кривила его худое бритое лицо, а хитрые глазки прыгали по судьям, как белки.
— Вы Бартоломей Козел? — вторично спросил судья, так как мужик молчал.
— Он, он и есть Бартоломей Козел, ваша милость! — прощала женщина огромного роста, врываясь за решетку.
— А вам чего?
— Ваша милость, да ведь я жена горемыки этого, Бартека Козла.
Она низко кланялась, касаясь рукой земли и задевая при этом судейский стол оборками своего чепца.
— Бы — свидетельница?
— Какая там свидетельница! Нет, я только милости прошу.
— Сторож, выставь ее за решетку.
— Выходи, баба, тебе тут не место! — Яцек схватил ее за плечи и толкал к выходу. А она кричала:
— Прошу милости, пресветлейший суд, — ведь мой-то туговат на ухо, так я…
— Выходи, пока честью просят!
Но она не хотела и шагу сделать сама, и Яцек толкнул ее к решетке так сильно, что она ахнула.
— Идите, идите, мы будем говорить погромче, так что он, хоть и Козел, а услышит.
Наконец, приступили к допросу.
— Как вас звать?
— А? Как зовут? Уж коли вызвали меня, так знаете небось?
— Дурень! Отвечай, как звать? — неумолимо допрашивал судья.
— Бартек Козел, ваша милость, — ответила за него жена.
— Лет сколько?
— Э… лет? Да разве я помню? Мать, много ли мне годов-то?
— Да, кажись, пятьдесят два будет весной.
— Имеете хозяйство?
— Э! Три морга песку да коровий хвост. Хорош хозяин!
— Под судом был?
— Чего? Под судом?
— В заключении находился?
— Это в остроге, что ли? Мать, сидел я когда в остроге, а?
— Сидел, Бартек, сидел, — это когда на тебя те гады из усадьбы взъелись за дохлого ягненка…
— Ага, так, так… Нашел я на выгоне дохлого ягненка… ну, и взял его — все равно собаки бы растащили… А на меня жалобу подали, присягнули, будто я украл… Суд и присудил… посадили меня. Ну, я и сидел, хотя
— Вы обвиняетесь в краже свиньи у Марцианны Пачесь. Вы загнали ее с поля к себе домой, закололи и съели. Что можете сказать в свое оправдание?
— Э… съел! Чтобы мне царствия небесного не видать, если я ее съел! Слыханное ли дело — съел! Силы небесные — это я-то съел! — жалобно причитал Козел.
— Что вы можете сказать в свое оправдание?
— Оправдание? Что мне надо было говорить, мать? Ага, вспомнил: я не виноват, свиньи не ел, а Марцианна Доминикова, к примеру сказать, брешет, как собака, набить бы ей паскудную морду да…
— Ой, люди, люди! — простонала Доминикова.
— Этим вы уж потом займетесь, а сейчас скажите, как попала к вам свинья Марцианны Пачесь?
— Свинья Пачесевой? Ко мне?.. Мать, о чем это вельможный пан толкует?
— А это, Бартек, о том поросенке, что прибежал за тобой в избу.
— Ага, теперь понял, понял — так ведь это поросенок был, а вовсе не свинья! Прошу милости вашей, пан судья, пусть все слышат, что я сказал и повторяю: поросенок, а не свинья! Белый поросенок, а около хвоста или малость пониже — черное пятно!
— Хорошо, но как он к вам попал?
— Ко мне-то?.. А вот сейчас все в точности объясню, и вельможный судья и весь народ, что тут собрался, увидят, что я не виноват, а Доминикова врет, как цыган, рада оговорить человека, окаянная!
— Это я-то вру! Дай же, Матерь Божья, чтоб тебя за такие слова громом разразило! — сказала Доминикова тихо и, тяжело вздохнув, посмотрела на висевшую в углу икону. Но затем, не выдержав, погрозила Козлу костлявым кулаком и прошипела:
— Ах ты вор поганый, разбойник! — Она растопырила пальцы, словно вцепиться в него хотела. Но тут жена Бартека налетела на нее с криком:
— Так ты драться?.. Драться вздумала, сука этакая, ведьма чертова, родных сыновей мучительница!
— Тише! — крикнул судья.
— Цыц, заткните глотки, когда суд говорит, не то вышвырну обеих! — поддержал его Яцек, хватаясь за штаны, так как у него лопнула подтяжка.
Сразу стало тихо, и женщины, которые уже чуть было не подрались, замолчали и только мерили друг друга яростными взглядами да вздыхали от затаенней злости.
— Ну, говорите, Бартоломей, расскажите всю правду.
— Правду? Скажу самую чистую, как стеклышко, правду, все скажу, как на исповеди, как честный хозяин хозяевам, как свой своим! Потому что я хозяин спокон веку на своей земле, а не батрак, не мастеровой, не какой-нибудь городской мошенник. Вот слушайте, как дело было…