Мужики

Реймонт Владислав

Несмотря на праздник, в деревне было тихо, на улицах ни души, корчма закрыта, и только кое-где сквозь запотевшие окошки мерцали огоньки и звучало тихое набожное пение — заупокойные молитвы.

Люди с тревогой выходили за ворота, с тревогой вслушивались в шум деревьев, с тревогой искали — не стоят ли уже где-нибудь, не явились ли те, кто в этот день бродят по земле, гонимые волей божьей, не стонут ли они на перекрестках, каясь в грехах своих, не заглядывают ли с тоской в окна?

А

местами хозяйки, по древнему обычаю, выносили на завалинки остатки ужина, крестились и шептали:

— На, подкрепись, душа христианская.

Так в тишине, печали, воспоминаниях и страхе проходил этот вечер поминовения.

В избе Борыны, на половине Антека и Ганки, сидел Рох, читал вслух и рассказывал всякие назидательные истории.

Слушателей набралось порядочно — пришли Амброжий, Ягустинка, Клемб, сидели тут и Куба с Витеком, и Юзька, и Настуся. Не было только хозяина, — он теперь до поздней ночи засиживался у Ягуси.

Тихо было в избе, только сверчок гудел да в печи потрескивали сухие щепки.

Все расселись на лавках перед огнем, один только Антек сидел в стороне, у окна. Рох время от времени шевелил палкой уголья и тихо говорил:

— Умирать не страшно, нет! Птицы на зиму улетают в теплые края, так и душа усталая летит к Иисусу…

Вот деревья, что сейчас стоят голыми, весною оденутся зеленой листвой и ароматным цветом. Так душа человека стремится к Богу за радостью, за весною и вечным нарядом.

Как землю эту, родящую и натруженную, ласкает солнце лучами своими, так и Господь приголубит каждую душеньку, и не страшны ей будут ни зима, ни горе, ни смерть сама.

А на земле удел человека — только слезы, скорбь и томление.

И разрастается злоба, как волчец, и вырастает в целые леса!

И все суета сует, все — тлен и пузыри на воде: ветер их вздувает и ветер же их разгоняет.

X

Говорю я это и с амвона, и каждому отдельно, а вы только грызетесь, как собаки, и… — Ветер помешал ксендзу договорить, он поперхнулся концом фразы и сильно закашлялся, а шедший рядом Антек молчал и всматривался в темноту между деревьями.

Ветер все усиливался, кружил пыль на дороге и, налетая на тополя, так качал их, что они гнулись к земле и сердито шумели.

— Говорил я ему, бездельнику, — начал опять ксендз, — чтобы он сам отвел кобылу к озеру, так нет — пустил ее вперед одну! Ну, она и забрела куда-то… Слепая, ведь, залезет; между плетней и еще ноги поломает, — сокрушался он и озабоченно искал вокруг свою кобылу, заглядывая за каждое дерево и обегая глазами поля.

— Да ведь она всегда одна ходила…

— Дорогу к озеру она хорошо знает. Нальет кто-будь воды в

бочку, и надо только повернуть воз, а уж она сама домой пойдет… Но это днем! А нынче кто-то — Магда или Валек — выпустили ее уже в сумерки… Валек! — крикнул вдруг ксендз громко, так как между тополями мелькнула чья-то тень.

— Валека я еще засветло встретил на нашей стороне.

— Это он побежал ее искать, — вовремя хватился!.. Кобыле без малого двадцать лет, при мне она родилась. Выслужила себе уже даровой корм… А привязана ко мне, совсем как человек… Ох, как бы с ней беды не случилось!

— Что ей сделается! — буркнул с раздражением Антек. Было от чего злиться: он пришел к ксендзу пожаловаться на отца, спросить совета, а тот только накричал на него да еще потащил с собой кобылу искать! Конечно, и кобылы жаль, хоть она слепая и старая. Но первым делом человека надо пожалеть.

— А ты образумься и старика не кляни, слышишь? Ведь отец он тебе родной! Ты это помни.

— Помню, помню хорошо! — ответил Антек сердито.

— Грех это смертный, Бог не простит! Кто руку подымет на родителей и против заповеди божией идет, тот добра не жди! Ты мужик умный, должен это понимать.

— Я только справедливости ищу.

— А сам о мести думаешь?

Антек не знал, что ответить.

— И еще тебе скажу: покорный теленок двух маток сосет.

— От всех только это и слышу! А мне эта покорность уже невмоготу! Что же это такое? Если он отец, так ему все можно, хотя бы он и разбойник был, и обидчик! А детям за себя и постоять нельзя. Ну, порядки! Хоть плюнь да уходи куда глаза глядят.

— Что ж, иди, кто тебя держит? — рассердился ксендз.

— Может, и пойду, что мне тут делать, что? — сказал Антек уже тише, со слезами в голосе.

— Ерунду мелешь, вот и все! У других и одной полосы нету, а сидят на месте, работают да еще Бога благодарят. Чем хныкать, как баба, взялся бы ты лучше за дело! Мужик здоровый, сильный, и есть к чему руки приложить.

— Как же, целых три морга! — бросил Антек с горечью.

— У тебя жена и дети, ты об этом помнить должен.

— Как не помнить? Помню, — процедил Антек сквозь зубы.

Они дошли до корчмы. В окнах виднелся свет, и громкие голоса слышны были даже на дороге.

— Что это, опять попойка?

— Это гуляют новобранцы, те, кого летом в солдаты взяли. Их в воскресенье угонят далеко, вот они и пьют, утешаются.

— Корчма-то полным-полна! — сказал шепотом ксендз, остановившись под тополями, откуда была хорошо видна через окно вся внутренность корчмы.

— Да, сюда сегодня хотели сойтись мужики, посоветоваться насчет того леса, что помещик продал на сруб.