Мужики
Шрифт:
— А твой почему не пришел?
— Работа у него спешная, вот он и остался дома.
— Как же — работа! 3наем… — многозначительно усмехнулся Борына. Он снял кафтан и начал стаскивать сапоги, а остальные молчали, не зная, с чего начать. Магда откашлялась и стала унимать расшалившихся детей, а Ганка, присев на пороге, кормила маленького, тревожно всматриваясь в лицо мужа, который сидел у окна и, перебирая в уме все, что хотел сказать, весь дрожал от нетерпения. Одна только Юзя спокойно чистила у печки картофель,
— Ну, говорите: чего надо? — резко сказал Борына, раздраженный этим молчанием.
— Да вот… Говори, Антек! Пришли мы к вам насчет той записи… — запинаясь, начала жена кузнеца.
— Да, запись я сделал, а свадьба в воскресенье — так и знайте!
— Это мы знаем, не за тем пришли…
— А зачем?
— Вы ей записали целых шесть моргов!
— Да. А захочу — так хоть сейчас ей все запишу.
— Когда все будет ваше, тогда и запишете! — отрезал Антек.
— А чье же оно? Чье?
— Наше.
— Глуп ты, как баран! Земля моя — что мне вздумается, то с ней и сделаю.
— А может, и не сделаете!
— Ты, что ли, мне запретишь?
— Я! И мы все, а не то суд запретит! — крикнул Антек, вскипев и уже не в силах сдерживаться.
— Судом мне грозишь? Судом? Эй, заткни глотку, пока у меня терпение не лопнуло, а то пожалеешь! — закричал в свою очередь Борына, бросаясь к сыну с кулаками.
— Обидеть себя не дадим! — взвизгнула Ганка.
— И ты туда же! Принесла в приданое три морга песка да старую юбку и еще будешь рот разевать?
— А вы и этого Антеку не дали, даже той земли не дали, что мать оставила, а работаем на вас, как батраки, как волы!
— Зато урожай с трех моргов себе собираете.
— А вам обрабатываем не три, а добрых двадцать моргов!
— Что ж, коли обидно вам, ступайте, поищите, где лучше.
— Никуда не пойдем искать, здесь наша земля! Наша от дедов-прадедов! — с силой сказал Антек.
Старик посмотрел на него, словно ударить хотел, и, ничего не ответив, сел к печи. Он был зол: так разгребал кочергой уголья, что искры летели, лицо его было — красно, и волосы то и дело свисали на глаза, сверкавшие, как у дикой кошки. Он еще владел собой, но видно было, что едва сдерживается.
В комнате стало так тихо, что слышно было сопение одних, тяжелое дыхание других. Ганка, плача, укачивала пищавшего ребенка.
— Мы не против вашей женитьбы, женитесь, если хотите…
— Очень мне это важно — против вы или не против!
— Только бумагу назад возьмите, — вставила сквозь слезы Ганка.
— Замолчишь ты или нет? Скулит и скулит, как сука! — Борына с такой силой ткнул кочергой в огонь, что головешки посыпались на пол.
— А вы потише, она не девка ваша, нечего на нее орать!
— А чего она ввязывается?
—
— Уж если записали на Ягну шесть моргов, так все остальное перепишите на нас, — начала Магда тихо.
— Дура! Вишь ты, мою землю делить вздумала! К тебе на хлеба не пойду, не беспокойся! Вот вам и весь сказ.
— А мы не уступим. Мы хотим, чтобы было по справедливости.
— Вот возьму палку да покажу вам справедливость.
— Только троньте — так до свадьбы не доживете!
Ссора разгоралась. Отец и сын наскакивали друг на друга, стучали кулаками по столу, выкрикивали всякие угрозы и вспоминали все свои претензии и обиды. Антек так рассвирепел, что себя не помнил, каждую минуту хватал старика то за ворот, то за плечо и готов был его ударить. А старик еще крепился, отталкивал Антека, на оскорбления отвечал редко, — не хотел драки, чтобы не устраивать потехи для соседей, для всей деревни.
Обе женщины плакали, вопили, а дети ревели, в доме поднялся такой содом, что Куба и Витек прибежали со двора и заглядывали в окна. Они ничего не могли разобрать, потому что там кричали все разом, а под конец, когда уже голоса не хватало, хрипели — и слышны были только проклятия и угрозы. Ганка опять заплакала навзрыд и, прислонясь к печи, выкрикивала сквозь рыдания каким-то истошным голосом:
— Что нам теперь остается? По миру идти, побираться! О Господи Иисусе! Работали, как батраки, дни и ночи… А теперь что? Накажет вас Бог за это! Накажет! Целых шесть моргов ей… и вся одежа матери-покойницы, кораллы, все, все — кому это, — кому? Такой свинье! А, чтоб ты за нашу обиду под забором околела, чтоб тебя черви ели, потаскуха!
— Что ты сказала?! — закричал Борына, подскочив к ней.
— Сказала, что потаскуха, вся деревня это знает… весь свет!
— Ты ее задевать не смей, голову размозжу! — И он стал трясти Ганку за плечи, но Антек заслонил жену и тоже закричал:
— И я скажу, что сволочь, потаскуха, да! Спал с ней, кто хотел!
Он был вне себя и говорил все, что навертывалось на язык. Но не договорил — старик, окончательно разъяренный, ударил его по лицу с такой силой, что Антек пал головой на стеклянный шкафчик и вместе с ним грохнулся на пол. Но тотчас вскочил, весь в крови, и кинулся на отца.
Они сцепились, как бешеные собаки, метались по комнате, удapяяcь о кровати, сундуки, стены, так, что головы трещали, поднялась неописуемая суматоха, женщины пытались их растащить, но они повалились на пол и, оглушенные ненавистью и взаимными обидами, таскали один другого, душили, терзали.
К счастью, прибежали соседи и разняли их.
Антека перенесли в другую половину избы и отливали водой, — он очень ослабел от борьбы и потери крови, и лицо у него было все изрезано стеклом.