Мужья миссис Скэгс
Шрифт:
— А вы уверены, что нет чего-нибудь вроде молодой женщины, что удерживало бы вас здесь?
— Бланш! — воскликнул Айлингтон с укором.
— Если джентльмены выкрикивают свои тайны у двери, открытой на веранду, а на этой самой веранде молодая девушка лежит и читает глупейший французский роман, должны ли они удивляться, что им она уделяет больше внимания, чем
— Тогда вы знаете все, Бланш?
— Да, — сказала Бланш. — Постойте: «...чего еще можно ожидать от такого — гм! — дурака, каким ты уродился!» До свидания. — И прелестной невинной змейкой она выскользнула из его рук и скрылась.
Под мягкое шуршание волн, под звуки музыки и оживленных голосов над Грейпортом снова взошла желтая полная луна. Она смотрела на бесформенно громоздящиеся скалы, на обсаженные кустарником аллеи, на просторные лужайки, на пляж и мерцающую водную гладь. Особо она выделила белый парус у берега, стеклянный садовый шар на лужайке и, наконец, сверкнула на чем-то зажатом в зубах человека, который, стараясь слиться с низкой стеной, окружающей Клиффорд-Лодж, перелезал через нее. Потом, когда на залитую лунным светом дорожку вышли из тени густой листвы мужчина и женщина, человек этот соскочил со стены и застыл там, выжидая. Это был старик с обезумевшими глазами, чья дрожащая рука сжимала длинный острый нож, и вид его был не столько безжалостный, сколько жалкий, и внушал он не ужас, а сострадание. В следующую секунду нож был выбит у него из рук, и он уже барахтался, зажатый, как в тисках, в объятиях другого человека, который, очевидно, соскочил со стены вслед за ним.
— Будь ты проклят, Мастермен! — хрипло выкрикнул старик. — Выйди против меня на честный бой, и у меня еще хватит сил тебя убить!
— Но я-то Юба Билл, — сказал Билл спокойно, — и пора кончать это твое окаянство.
Старик бросил свирепый взгляд на Билла.
— Я знаю тебя. Ты один из друзей Мастермена! Будь ты проклят... Пусти меня, я должен вырезать у него сердце... Пусти! Где Мэри?.. Где моя жена?.. Вон она там!.. там... там! Мэри! — Он бы закричал, если бы Билл, проследив за его взглядом, не зажал ему рот могучей рукой. Отчетливо видные в лунном свете, Бланш и Айлингтон стояли рука об руку на садовой дорожке.
— Отдай мне мою жену! — прохрипел старик сквозь зажатый сильной ладонью рот. — Где она?
Бешенство вдруг зажглось во взгляде Юбы Билла.
— Где твоя жена? — повторил он за стариком, надвинувшись на него и прижав его к садовой стене. — Где твоя жена? — снова повторил он, приближая свое искаженное мрачной сардонической гримасой лицо и разъяренные глаза к испуганному лицу старика. — А где жена Джека Эдама? Где моя жена? Где она — эта женщина-дьявол, которая одного человека лишила разума, другого спровадила в ад его же собственной рукой, а меня навсегда сломила и погубила? Где! Где? Ты хочешь знать — где! В тюрьме она, в тюрьме, ты слышишь — брошена в тюрьму за убийство, Джонсон, — за убийство!
У старика перехватило дыхание, он как-то странно вытянулся, а потом вдруг обмяк и как безжизненное тело соскользнул к ногам Билла. Охваченный теперь уже совсем другими чувствами, Билл опустился рядом с ним и, нежно приподняв его за плечи, прошептал:
— Джонсон, посмотри на меня, старина! Ради бога, взгляни на меня, это же я — Юба Билл! А вон там твоя дочь и Томми, ты же помнишь Томми, маленького Томми Айлингтона.
Глаза Джонсона медленно открылись. Он прошептал:
— Томми! Как же, Томми! Сядь ко мне, Томми! Но не садись так близко к воде. Разве ты не видишь, как она поднимается, как она манит меня, как шипит и закипает на скалах? Она подступает все ближе!.. Держи меня, Томми!.. Держи, не отпускай. Мы еще доживем до того дня, когда вырежем ему сердце, Томми, мы еще доживем... мы еще...
Голова его поникла, и стремительная река, видимая только ему одному, вырвалась к нему из темноты и унесла, но уже не в темноту, а сквозь нее к далекому, мирному, сияющему морю.