Музыка Гебридов

Барлоу Елена

В первые дни своего пребывания в замке им так и не удалось познакомиться с графиней Гилли.

Чаще всего Магдалена сама будила Амелию, не позволяя девочке проспать ранний завтрак. В это время обычно завтракала только прислуга замка, спал даже хозяин. Распорядок дня у племянницы графа был строгим, дабы приучить ребёнка к ответственности и дисциплине. Здесь и Магдалена, и сам граф охотно сходились во мнении, что Амелию стоит поскорее отвлечь от недавних кровавых событий. Нагрузить её учёбой, уроками, постараться не дать ей впасть в уныние. Поначалу она действительно была послушной, и даже прилежно училась, но, чем скорее приближалось лето, тем меньше девочка желала растрачивать время в душных комнатах замка.

Она была одна, ни с кем не делилась своими личными переживаниями и расстройствами. Несмотря на то, что дядя оказался весьма чутким и добродушным человеком, она не хотела сближаться с ним. Не ощущала в нём родственника, словно он так и остался чужим.

Амелия не любила сверстников, сторонилась детей, предпочитала уединение. Всё чаще её тянуло на северо-запад, в сторону родных гор Хайленд. Наблюдая порой за тем, как Амелия обучается верховой езде, то и дело сильнее натягивая поводья и порываясь умчаться прочь со двора, Джеймс Гилли качал головой и вздыхал.

— В ней течёт кровь её матери, кровь древних викингов, датских конунгов, — любил рассказывать граф своим редким гостям, с которыми знакомил племянницу. — Жгучая, горячая кровь. Сам не знаю, гордиться ли мне, бояться ли? Не представляю, что станет с этим ребёнком, если она никогда не забудет пережитый кошмар. Если б я мог воспитать её, как это делал Джон, она могла бы стать королевой!

Для Джеймса её маленькие «королевские» шалости девятилетнего ребёнка были пустяковыми. Для суровой Магдалены эти же шалости едва ли не приравнивались к греху. Суеверная и педантичная католичка, она за свои двадцать шесть лет повидала многое, и лишь чудом ей повезло попасть в семью, где её убеждения не притесняли, а поддерживали. Из двух сестёр больше всего она привязалась к Амелии, воспитывала её с рождения и старалась делать это, как ей казалось, по наставлениям Христа. И никто в замке Гилли не знал, что Синклеры собирались забрать старшую дочь Джона, а Магдалена переубедила их. Она не представляла своей жизни без этой молчаливой и упрямой девочки, из которой желала вырастить набожную и благовоспитанную леди. Будто бы это тяжелейшее испытание, выпавшее на её долю, благословлено Свыше.

Но воспитывать Амелию Гилли было делом непростым.

В то пасмурное майское утро субботы Магдалена, как и всегда, вошла в детскую спаленку и раздвинула шторы. Ещё и солнце не поднялось, а нянька готовилась строить грандиозные планы на день. Едва она повернулась к постели, тут же ахнула. Амелия снова опередила её, аккуратно заправленная кровать пустовала.

— Опять сбежала, мелкая негодница! — и Магда со злости швырнула с подоконника подушку.

Амелия была уже далеко. Любимую лошадь она вывела без всяких препятствий, большинство обитателей замка ещё спали. Больше всего Амелия мечтала отправиться в Пертшир, в горы, и затеряться там, среди серых скал, укутанных туманами. Но, не проехав и полчаса верхом по голой жёлтой равнине и пустым полям, остановилась у южной стороны озера Форфар. Здесь она спешилась, сняв плащ, да так и села на поваленный ствол, возле травяного берега в своём домашнем платьице, подвязанном за пояс.

Гладь воды оказалась спокойной, ветра не было. И словно весь мир затих. Амелия вдруг решила, что не будет смысла в её побеге. В одиночку она, возможно, умрёт где-нибудь по дороге, умрёт, если её не отыщут раньше и вернут назад. Поехать за сестрой? И что же потом? Не подвергать же маленькую Сару опасности. Исходя из нескольких писем, отправленных Синклерами, с ней всё хорошо и живёт она, как самый обыкновенный счастливый ребёнок.

«Жаль, мне не шесть лет», — размышляла девочка. — «Ничто бы меня не заботило, ничто не тревожило». Она так и не додумалась, почему слишком скоро стала взрослой. Не позаботясь даже о том, сколько воды начерпала в ботинки, она прошла к иссушенным деревьям, растущим над озером, забралась повыше и просидела там, пока ветка под ней не обломалась, и Амелия упала в воду. Всплывать она не планировала, хотела узнать, что будет дальше. Только вот её безобидное самоубийство всё-таки не удалось. Здесь оказалось слишком мелко, чтобы утонуть. Над водой теперь торчала только её голова. Затем Амелия поднялась, оглядела себя и, плюнув в сторону, поплелась назад, к берегу.

«Завтра, может быть», — решила она раздражённо. — «Завтра найду лужицу поглубже».

Вернулась она тем же путём, что и уехала. Только теперь у въезда в конюшни её ожидала покрасневшая от злости Магдалена. Пробудившийся от громких криков граф наблюдал за очередной воспитательной сценой из окна. Позже он хохотал до слёз, словно сумасшедший, глядя на то, как мокрая с головы до пят племянница уворачивается и бегает по всему двору от подзатыльников рассвирепевшей няньки.

Его графиня тоже следила за этим грандиозным возвращением из окна своей спальни. Немощная и больная, она ненавидела всё, что излучало жизнь, в особенности детей. Потеря собственного наследника много лет назад навсегда отвратила её от них. С тех же пор и её отношения с мужем испортились. А теперь, ощущая преждевременное прикосновение смерти на своём плече, она отгородилась ото всех, не желая подпускать к себе ни свет, ни радость. Её супруг в последние месяцы был чересчур светел и радостен. И она ненавидела его за это. Ненавидела Амелию за то, что та стала для него кем-то ближе, чем просто дочерью умершего брата. Ненависть эта росла и крепла с каждой минутой.

Вечером того же дня Джеймс Гилли отыскал девочку в библиотеке. Амелия спала в глубоком кресле; на коленях лежал раскрытый том «Робинзон Крузо». Усмехнувшись, граф погладил ребёнка по голове и, припомнив вдруг Аристотеля, тихо сказал:

— Приключение того стоит.

***

В октябре всё чаще бушевали грозы. С восточного побережья острова ветра пригоняли нестерпимые для равнины бури. Казалось, после сухого и скучного лета природа отыгрывалась в полную силу. Бывало, что Амелия просиживала на окне, в спальне, по нескольку часов, отложив учебник в сторону и глядя, как за стенами дождь заливает холмы, как молнии бьют в землю где-то на фоне темнеющего горизонта.

В одну из таких ночей Джеймс Гилли отсутствовал дома. Дела вынуждали его отправиться в Эдинбург, где он оставался несколько недель, а за домашними заботами оставил своего управляющего. Амелия хандрила всё чаще, поскольку без дяди власть Магдалены над нею значительно увеличилась. Никто больше не терпел её незапланированные прогулки, к тому же Джеймс иногда брал племянницу с собой на охоту, и это занятие хоть как-то отвлекало её и сближало с ним. А теперь он снова уехал, и развлечения закончились.

Магда допоздна заставляла девочку корпеть над трактатом какого-то бенедиктинского монаха, где рассказывалось о неоспоримом управлении мира исключительно Богом, о вечном существовании этого самого мира и, чёрт знает, о чём ещё, потому что Амелия терпеть не могла читать латынь, хотя иногда использовала крылатые выражения в своих спорах с Магдаленой, мысленно торжествуя, если нянька не могла их наскоро перевести.

Когда одновременно разбились два больших окна в главном зале и в общей столовой замка, весь штат прислуги бросился устранять причинённый природой ущерб. Амелия слышала споры и ругань с первого этажа, затем к многочисленным голосам присоединился и голос няни. Можно было ненадолго бросить учебник и забыть про католические замашки Магдалены.

Проходя по коридору, Амелия трогала бесчисленные полотна на стенах, двигала рамы картин, чтобы висели криво, переставляла на постаментах фигурки и сувениры из путешествий Джеймса, которыми он заполнил весь замок. Дверь хозяйской спальни оказалась приоткрыта, и девочка осторожно заглянула в комнату. Здесь, на постели из пуховых подушек, как призрак на бежевых одеялах, лежала графиня Гилли. За этот год они встретились один на один всего раз пять, не более. И каждый раз на лице этой немолодой увядающей женщины возникало жестокое презрение. Зависть клокотала в ней, так что инстинктивно Амелия это чувствовала. Все относились к девочке благосклонно, особенно нежно вёл себя дядя, к которому она успела привыкнуть. Но эта женщина, похожая на живой труп старухи, никогда не приветствовала её, не любила, и однажды для себя Амелия решила, что ненависть эта навсегда останется взаимной.