Музыка и медицина. На примере немецкой романтики

Ноймайр Антон

Непомерная религиозность Брукнера усугублялась еще и удручающей театральностью, с которой он демонстрировал окружающим свое благочестие. Если издалека слышался звон церковного колокола, он мог на полуслове прервать разговор и начать молиться; точно так же он поступал и во время чтения лекций в университете. «Когда он говорил о Боге, то обычно переходил на творчеству современников, Брукнер после игры на органе в Августинской церкви падал на колени и, сложив морщинистые руки, долго молился как дитя; кроме того, Страстную пятницу он проводил в бдениях у Гроба Господня до семи часов». Лечащий врач мастера, д-р Хеллер, подчеркивает еще одну деталь театрального поведения Брукнера: «Он по нескольку раз подряд читал „Отче наш“ и „Богородица, дево, радуйся“ и обычно заканчивал моления следующими словами: „Господь всемилостивый! Ниспошли мне исцеление, ибо видишь Ты, как нуждаюсь я в здоровьи, дабы смог я завершить свою Девятую

и т. д.“ Эту заключительную фразу он произносил с некоторым раздражением и заканчивал ее троекратным „Аминь!“, причем во время произнесения последнего „Аминь!“ несколько раз хлопал себя по ляжкам, чтобы никто из присутствовавших не сомневался в том, что он думает: „Если и сейчас Господь не услышит, то это не моя вина!“»

С момента тяжелого кризиса в конце 1894 года, когда 9 декабря мастер уже во второй раз потребовал священника для последнего причастия, его лечащего врача, д-ра Вайсмайра, заменил уже упомянутый выше ассистент профессора Шреттера, д-р Рихард Хеллер, наблюдавший Брукнера до самой смерти. В течение 1895 года никаких серьезных ухудшений здоровья не было. Брукнер совершал прогулки по дворцовому парку чаще всего по утрам, когда в парке еще не было много посетителей. До наших дней сохранилась скамья, на которой мастер любил отдыхать, и которую до сих пор называют «скамьей Брукнера». Душевное состояние его оставляло желать лучшего. Мастер безучастно воспринимал вести об успешных исполнениях своих произведений и все больше и больше отдалялся от друзей. Брату Игнацу он 30 октября 1895 г. писал: «…Не приезжай сейчас, — до будущего года. Я все еще болею… если кто-либо будет писать, поблагодари от моего имени…» По его настоянию фрау Кати передала Йозефу Шальку, Фердинанду Леви и Гуго Вольфу просьбу временно воздержаться от посещений.

С Гуго Вольфом у Брукнера так и не получилось настоящей дружбы, поскольку интересы обоих слишком различались. Фридрих Экштайн, ученик, а позже — друг и доверенное лицо Брукнера, писал в своих воспоминаниях: «…Брукнер не увлекался литературой, и в то время как Гуго Вольф полностью погружался в творчество Жан-Поля, восхищался стихами Леопарди и испанскими мистиками, в одинаковой степени увлекался английскими юмористами, немецкой романтикой и греческой трагедией — для Брукнера все это было пустым звуком; мастер обладал простым, детским характером и все время блуждал по волшебному лабиринту чертогов контрапункта, где теплился таинственный свет лучей заходящего солнца, как бы преломляющихся в старинных цветных витражах, сменяясь густой тенью загадочных сводов и беспросветным мраком подземелий». Гуго Вольф внутренне все больше и больше отдалялся от Брукнера, хотя всегда и причислял его к величайшим музыкантам всех времен и народов. Только лишь ухудшающееся здоровье мастера заставило Вольфа пересилить себя и вновь искать с ним встреч.

Все оставшиеся силы Брукнер посвящал работе над 9-й симфонией. После завершения Адажио в ноябре 1894 года он с начала 1895 года приступил к финалу. Сохранились отдельные наброски и фрагменты, а также целые листы готовой партитуры. По этим фрагментам можно судить, каким должен был быть этот «Финал финалов», самое грандиозное и монументальное явление западноевропейской музыки. Адажио же Брукнер называл своим «прощанием с жизнью».

В конце декабря 1895 года Брукнер писал брату Игнацу в монастырь Св. Флориана: «К сожалению, я все еще нездоров (3 врача)». Однако расходы на лечение не должны были сильно обременять его, так как помимо пенсии он с 1890 года получал значительные суммы в качестве почетных вознаграждений. Состояние его здоровья не улучшалось, а 12 января 1896 года он в последний раз присутствовал в зале «Музыкального ферейна» на исполнении «Те Деум» под управлением Рихарда фон Пергера (Пергер, кстати, включил в свою программу это хоровое произведение по настоянию Брамса). Страшно исхудавший, он, сидя в первой ложе партера, до которой его донесли в специальном кресле, в последний раз вкусил триумф и насладился восхищенным ликованием венской публики, постигшей, наконец, величие его музыкального гения.

В начале июля 1896 года у Брукнера случилось воспаление легких, что усугубило и без того тяжелое состояние. С 9 по 16 июля профессор Шреттер уже не верил в возможность спасения; капеллан замка Бельведер, патер Хериберт Вич, все время был наготове с последним причастием. Брукнер часами лежал без сознания и бредил. К огромному удивлению врачей, 16 июля состояние мастера улучшилось настолько, что он смог даже на некоторое время покинуть постель. Сам Брукнер приписал улучшение своего состояния тому, что принял Святые дары.

В этот день был сделан памятный фотографический снимок мастера, о происхождении которого д-р Хеллер повествует следующее: «В последнее время Брукнера не снимали, а на предложения сфотографироваться он неизменно

отвечал отказом из-за боязни приближающейся смерти. Тогда мы решили снять Брукнера без его ведома и Шреттер попросил г-на Фрица Эрбара (знаменитого фортепианного мастера, приехавшего в Вену в 1848 году — Прим. авт.) попробовать осуществить этот трудный опыт. Когда мы вместе со Шреттером пришли к Брукнеру, он уже (на 8-й: день болезни) сидел своем кресле у окна. Эрбар установил свой аппарат за дверью так, чтобы можно было снять Брукнера, как только дверь откроется. Это удалось сделать, однако попытка не ускользнула от внимания Брукнера. Он вдруг встал и предложил всем прогуляться, так как день был хорош…» В то время как Брукнер провожал профессора Шреттера до экипажа, Эрбару удалось еще раз сделать моментальный снимок, о чем Шреттер позже рассказывал: «Брукнер, несмотря на все уговоры, вознамерился, во что бы то ни стало, проводить меня до коляски. Эрбар в это время спрятался за экипажем с маленьким аппаратом и ему удалось сделать снимок. На фотографии можно видеть Брукнера, одетого в легкую рубашку, в сопровождении домоправительницы и брата в момент прощания со мной. Бросается в глаза необычайное сходство братьев». Наконец, Эрбару посчастливилось еще раз снять мастера, который к тому времени уже снова лег в постель и задремал. На этой фотографии Брукнер выглядит почти так же, как и на снимке, сделанном сразу после его смерти.

К сожалению, со снимком, сделанным 17 июля 1896 года, на котором рядом с Брукнером видны проф. Шреттер и его ассистент д-р Хеллер, а также Игнац Брукнер и домоправительница, связана одна неприятная история. Д-р Хеллер и д-р Магер в соавторстве с сыном проф. Шреттера написали медицинский трактат, который затем был опубликован под именем одного лишь молодого Шреттера, что вызвало скандал и привело к судебному процессу по обвинению в плагиате. Все это подробно освещалось в журнале «Die Fakel». В связи с этим скандалом, на вышеназванном фото, которое Игнац Брукнер получил впоследствии на память от проф. Шреттера, изображение Хеллера было заретушировано.

Во время тяжелого кризиса фрау Кати ночи напролет проводила у постели Брукнера, чтобы быть поблизости в случае необходимости. Поскольку приглашенные сиделки не очень добросовестно выполняли свои обязанности, фрау Кати в мае 1896 года взяла себе в помощь дочь, только что выпущенную из пансиона. В ее поведении с больным не всегда сквозило добродушие; иногда приходилось обращаться с ним со всей строгостью, за что Брукнер называл ее «домашним капралом», но был неизменно преисполнен чувством благодарности к ней. Шреттеру он однажды в шутку сказал: «Она ведь не знает, что находясь при мне, войдет в историю».

Уже 20 июля мастер снова стал ходить, у него заметно улучшился аппетит. К сожалению, в поведении Брукнера стали наблюдаться странности: он все больше впадал в детство, а усердие в молитвах начало перерастать в религиозную манию. Случалось, что он поднимался среди ночи, зажигал свечи перед домашним алтарем и часами молился. Однажды ночью он в ночной рубашке убежал в сад. Профессор Шреттер пригрозил отправить его в дом умалишенных, если такое поведение будет продолжаться. Угроза подействовала и Брукнер стал вести себя спокойнее. Иногда наступало такое просветление, что он дрожащими руками пытался сыграть «Лендлер» для своего врача, а временами даже продолжал работу над финалом своей последней симфонии. Однако, он часто сам не понимал, что пишет, и уничтожал нотные страницы или вымарывал чернилами целые строки. Когда 19 июля в дождливое и холодное воскресенье ему запретили посещение Святой мессы, он посчитал, что его свобода ограничена и упросил врача дать ему свидетельство в том, что он всегда будет свободен. Чтобы успокоить больного, д-р Хеллер изготовил в трех экземплярах следующий аттестат: «Поскольку господин профессор доктор Антон Брукнер, дожив до преклонного возраста, посвятил всю жизнь искусству и имеет перед ним высокие заслуги, он всегда (пока он здоров) должен пользоваться полной свободой и вкушать жизнь во всей ее полноте». Будучи вне себя от радости от получения «столь ценного документа», Брукнер пообещал сочинить для Хеллера в знак благодарности хорал, эскиз которого впоследствии так и не был обнаружен.

30 июля 1896 года Брукнер писал брату Игнацу: «По случаю Твоих именин желаю Тебе того, чего бы Ты сам для себя желал. Да благословит Тебя Господь! Будь всегда здоров и молись, все время молись за своего брата Антона!» Без сомнения, Брукнер предчувствовал смерть, так как его состояние было очень неустойчивым, о чем мы можем судить по письмам д-ра Хеллера к жене: «2 августа. Брукнер снова чувствует себя плохо, причем скорее умственно, чем физически. Он все время говорит что-то бессвязное, его совершенно невозможно понять. 3 августа. Брукнер становится все рассеяннее и капризнее, с трудом удается уговорить сиделку оставаться возле него».