Музыка и медицина. На примере немецкой романтики
Шрифт:
Кратковременное улучшение позволило ему поехать в середине августа в Штирию, где он вскоре снова слег. В письме регента Штирийского хора, Франца Байера, от 21 сентября 1893 года читаем следующее: «Господин доктор Антон Брукнер уже некоторое время лежит больной и требует тщательного ухода. Врачами ему запрещена любая умственная работа». Только в конце сентября он смог вернуться в Вену, где 9 октября 1893 года получил письмо от брата Игнаца, в котором тот открыл ему, что болезнь опасна для жизни и что врачи скрыли этот факт, опасаясь за его состояние: «Я прошу, во имя Господа, береги себя, как только можешь, не ожидая ничего. Я, как брат, обязан написать тебе правду. Господин прелат (из монастыря св. Флориана — Прим. авт.) сказал, что место твоего последнего успокоения должно быть под большим органом, поскольку твой творческий путь начался с него». В начале ноября последовал новый кризис с приступами тяжелого удушья, что дало Брукнеру основание окончательно усомниться в возможности выздоровления. Ухудшение состояния и намек брата Игнаца на необходимость документально закрепить пожелание быть погребенным под большим органом монастыря св. Флориана, по всей вероятности, явились решающими причинами того, что 10 ноября 1893 г. было составлено завещание. Возможно,
«На случай моей смерти я, находясь в здравом уме и твердой памяти, делаю следующие распоряжения:
1) Я желаю, чтобы мои бренные останки были помечены в металлический гроб, который должен быть установлен в склепе под большим органом церкви монастыря Св. Флориана без придания оного гроба земле. Тело мое должно быть набальзамировано, к чему любезно изъявил готовность господин профессор Пальтауф, после чего с соблюдением всех формальностей препровождено к месту вечного успокоения в монастырь Св. Флориана, что в Верхней Австрии.
2) Я завещаю означенному монастырю Св. Флориана определенную сумму, дабы в день моего погребения, а также 4 раза ежегодно, были отслужены 4 мессы, а именно: 3 мессы в день моего рождения, моих именин и моей смерти, и 4-я месса — за упокой души моих родителей и сестры, а также о здравии моих сестры и брата.
3) Мой основной капитал должен быть поровну разделен между моим братом Игнацем Брукнером, проживающим в монастыре Св. Флориана, и сестрой Розалией Хубер, урожденной Брукнер, проживающей в Фекларбруке. Кроме того, в случае моей смерти обязательства моих издателей по отношению ко мне должны будут выполняться по отношению к ним и их наследникам, что будет закреплено соответствующими договорами.
4) Я завещаю рукописи нижеперечисленных сочинений: симфоний (числом 8; Девятая, даст Бог, скоро будет окончена), 3-х больших месс, квинтета „Те Деум“, 150 псалма и хора „Гельголанд“ — Императорской Королевской придворной библиотеке в Вене и поручаю Дирекции вышеозначенной библиотеки бережно хранить вышепоименованные рукописи.
5) Моей служанке, Катарине Кахельмайр, за многолетнюю верную службу я завещаю сумму в 400 фл. В случае, если она останется при мне вплоть до моей смерти, эта сумма возрастает на 300 фл., что в общем составит 700 фл.
Я желаю, чтобы это завещание вступило в силу сразу после моей кончины без всякого промедления.
Вена, 10 ноября 1893 г.
Текст этого завещания во многих отношениях заслуживает внимания с точки зрения структуры личности Антона Брукнера. Кажется странным, что этот богобоязненный человек так заботится о месте последнего успокоения и об обихаживании собственных останков. 15 сентября 1894 г. он делает приписку к завещанию. В этой приписке он уточняет детали погребения и обихаживания тела в случае, если он будет похоронен в монастырской церкви св. Флориана. Приписка была сделана потому, что он к тому времени еще не получил письменного подтверждения от прелата монастыря относительно погребения, а устным заверениям последнего он, в связи с ухудшением состояния, не доверял. В этом дополнении к завещанию Брукнер даст дальнейшие уточнения по поводу похорон, а именно: «…Тело мое, набальзамированное в соответствии с указаниями, данными выше, должно быть положено в двойной металлический гроб, внутренняя часть которого должна быть снабжена застекленным окошком в том месте, где будет расположено лицо, а гроб должен быть свободно установлен в склепе под большим органом. Только в случае, если непредвиденные обстоятельства не позволят установить гроб свободно в склепе, его следует поместить там же в могиле, облицованной камнем и прикрытой каменной же плитой, но ни в коем случае не засыпанной землей. Быть погребенным на открытом кладбище монастыря св. Флориана я не желаю…» Возможно, что такое преувеличенное внимание ко всем подробностям будущего погребения связано с тем, что Брукнер на протяжении всей жизни проявлял повышенный интерес ко всему, «что имеет отношение к медицине, болезни и смерти». Это могло быть также сопряжено с боязнью «ложной смерти», предрассудком, все еще имевшим широкое распространение в то время. О последнем свидетельствует пожелание снабдить гроб застекленным окошком, а также требование установить его в гробнице, не засыпанной землей. В любом случае у потомков вызывает удивление, что человек, столь твердый в вере, «так боялся возможной скорой смерти».
В завещании проявляется и еще один аспект, игравший доминирующую роль в личности Брукнера — его благочестие. «Нет такого композитора, в биографии которого и обзоре творчества уделялось бы такое большое внимание вопросам, не связанным с музыкой, как в биографии Брукнера. Особое значение в его жизнеописаниях придается его благочестию». Эта фраза Леопольда Кантнера может иметь прямое отношение и к завещанию мастера. В одном из разделов Брукнер делает распоряжение относительно взноса в размере 3000 гульденов только для отправления в церкви монастыря св. Флориана шести богослужений для успокоения его души ежегодно. Сумма весьма значительная, если учесть, что для домоправительницы, служившей ему верой и правдой целых 26 лет, предназначалось всего 700 гульденов! Состояние мастера можно оценить в 20 000 гульденов, из них 14 000 — наличными. Если присовокупить к этому еще 5000 гульденов, которые должны были быть получены по договору от издательской фирмы «Йозеф Эберле и Ко», становится ясным, что Брукнер умер далеко не бедным человеком, и Т. Антоничек с полным правом констатировал: «Брукнеру действительно нужна была бы настоящая поддержка в любом смысле, но только не в материальном».
До начала 1894 года он отдохнул настолько, что 4 января 1894 г. смог отправиться в Берлин, чтобы присутствовать на исполнении своей 7-й симфонии и «Те Деум». В письме от 30 декабря 1893 г, Брукнер писал Дойблеру в монастырь Св. Флориана:
Рождество 1894 года он провел в монастыре Клостернойбург, где на 2-й день, несмотря на строгий запрет врачей, в последний раз играл на органе. Д-р Йозеф Клюгер в своих воспоминаниях о Брукнере пишет по этому поводу: «На Рождество 1894 года Брукнер в последний раз был в монастыре. В день Стефании он играл на органе в последний раз. И странно: ошибочно нажав на педаль, мастер не заметил этого и жал на нее все время, пока играл. Никогда еще его рука не извлекала из инструмента такого диссонанса». По мере ухудшения его состояния музыканты отмечали все больше недостатков в игре Брукнера. Й. Клюгер заметил, что мастером в то время овладевало растущее равнодушие к собственному творчеству.
Состояние его здоровья становилось все более неустойчивым и много раз лечащие врачи — профессор Шреттер и его ассистент, д-р Рихард Хеллер, думали, что пробил последний час композитора. Брукнера мучила нарастающая одышка, так что он не мог подниматься по лестнице в свою квартиру. По ходатайству эрцгерцогини Валери император Франц Иосиф I предоставил в распоряжение мастера великолепную квартиру в Бельведере, состоявшую из 9 комнат на первом этаже, куда Брукнер переселился 4 июля 1895 года и которая по приказу императора всегда была украшена цветами из дворцового парка.
По мере ухудшения состояния, его все больше стали занимать мысли о спасении души. Мастер никогда не пропускал Святой мессы по воскресеньям даже во время путешествий. То же касалось и причастия.
Любой религиозный человек — это своего рода дитя определенной эпохи. Во 2-й половине прошлого века благочестие внушалось Двумя способами: народной миссией и сборниками молитв и поучений. Франц Верфель мастерски отобразил в романе «Утраченные небеса» на примере образа Теты воздействие лейтмотива народной миссии: «Спаси свою душу»; наряду с основным благим намерением возникала тенденция к своего рода абсолютизации религиозной жизни, когда все «обязанности» сводились лишь к спасению души любой ценой. В определенном смысле Брукнер тоже стремился особенно педантично исполнять свои религиозные обязанности, исходя из намерения непременно спасти свою душу.
Вторым, гораздо более действенным инструментом воздействия католической церкви являлись сборники молитв и поучений, которые получили широчайшее распространение во 2-й половине прошлого века. Эти книги издавались в дорогих переплетах из бархата, кожи и даже украшались серебром. Особое место в них занимали так называемые исповедальные страницы, которые, в основном, предназначались для самоконтроля; однако, на таких людей, как Брукнер, с неустойчивой психикой и не уверенных в себе, эти страницы могли воздействовать отрицательно, вызывая невротический эффект. Отношение Брукнера к религии определялось благочестием иезуитов, внушенным ему исповедником патером Шнеевайсом и его преемником, патером Карлом Граффом, которые принадлежали к Ордену иезуитов. Важнейшим молитвенником для каждого иезуита являлась книжка экзерсиций святого Игнатия, в которой тот рекомендовал использовать для ежедневного отчета о деяниях и грехах одну из математических графических таблиц, помещенных в этом молитвеннике. Очень своеобразная манера записи молитв, которые Брукнер заносил в свои календари, может быть обусловлена еще и влиянием книжки «У небесного престола», широко распространенной в то время, изданной священником Ордена миноритов отцом Людвигом Мусеусом и основывающейся на видениях святой монахини Луитгард фон Виттлихен, жившей в XIV столетии. В этой книжке верующему давалась гарантия вечного спасения, если он в общей сложности прочтет «Отче наш», «Аве, Мария» и «Верую» 34 000 раз. Поражает сходство математических таблиц, содержащихся в вышеупомянутой книжке и манеры ведения Брукнером молитвенного дневника, в котором он скрупулезно делал записи в течение последнего десятилетия своей жизни, причем речь вполне может идти о навыках, «…преподанных ему отцом-исповедником». Наконец, можно упомянуть еще об одной книге, находившейся в распоряжении Брукнера, к которой он часто прибегал, — о «Катехизисе христианской католической религии» д-ра Иоганна Баптиста Хиршера, изданной в 1844 году. С помощью текста этой книги, который мастер воспринимал почти буквально, можно понять некоторые странности повеления престарелого Брукнера. Если текст катехизиса гласит: «Девице можно быть наедине с другой девицей, но юноше (тогда имелся в виду любой неженатый мужчина — Прим. авт.) негоже оставаться с девицей наедине», становится ясно, почему при беседе Брукнера с дамами обязательно должна была присутствовать «дуэнья», чаще всего — Кати Кахельмайр. Кроме того, в дни исповеди в его комнате должно было лежать наготове полотенце, ибо он считал, что в эти дни не имеет права подавать женщине непокрытую руку.
Не вызывает сомнения, что Брукнер в своих религиозных устремлениях демонстрировал благоприобретенный невроз. Кроме того, определяющим фактором его поведения была крайняя неуверенность в себе и он искал в религии то, что могло бы поддержать его. Брукнера в последние годы жизни отличала крайняя скрупулезность и боязнь совершить грех. Как сообщает Грефлингер, Брукнер очень боялся нарушить пост. В его календарях мы даже находим записи о том, что и сколько он ел в постные дни, причем по его требованию домоправительница должна была письменно подтверждать это. Мы можем также видеть в календарях беспрестанное повторение молитв.