Музыка и ты. Выпуск 9
Шрифт:
Д. Д. Шостакович и С. А. Самосуд
— Неужели такую огромную Симфонию Шостакович сочинил так быстро, Вы не путаете? — засомневались слушатели.
— Как же я могу путать? — горячилась Ленинградка. — Ведь это был день моего рождения! Он не мог медлить. Писал, все время ощущая боль за свой родной город, за сражавшихся там людей. Ему казалось, что музыкой он может помочь ленинградцам выстоять.
— Да-да, это верно, — вдруг раздался новый голос. — Я это знаю точно. Когда Симфонию исполняли,
— Да Вам-то откуда такое известно? — недоуменно шелестели рукописи. — Ведь Вы не имеете отношения к Симфонии: какая-то никому не известная «Скрипка Ротшильда», и фамилия автора, Флейшман, ничего общего не имеет с Шостаковичем.
— Какая встреча, подумать только! — заволновалась вдруг Ленинградка. — Конечно, я Вас узнаю. Композитор Вениамин Флейшман, — объяснила Она окружающим, — был любимым учеником Шостаковича в Ленинградской консерватории, где он работал до войны. В первые же дни войны Веня пошел добровольцем на фронт и вскоре погиб. Дмитрий Дмитриевич очень тяжело переживал эту утрату и в память о любимом ученике оркестровал клавир его оперы «Скрипка Ротшильда».
Наступила пауза. Было темно, печально, казалось, что в воздухе нет покоя. Его словно пронзали какие-то неясные шумы, треск, далекие голоса, обрывки музыкальных фраз — как в радиоприемнике, когда в перерывах между передачами слышен многоликий голос всей «радиовселенной».
— Скажите, пожалуйста, правда ли, что Вас исполняли во время войны в самом осажденном Ленинграде? — почтительно спросила новенькая рукопись, тонюсенькая нотная тетрадочка.
— Конечно, правда, — отозвалась Ленинградка, — но это было не первое исполнение. Сначала Симфонию играли в Куйбышеве, где в то время жил Шостакович. Дирижировал строгий и требовательный Самосуд. Он долго на репетициях добивался безукоризненного исполнения Симфонии. Премьера состоялась в марте 1942 года при переполненном зале. Это было как чудо: звучит грандиозная Симфония, писавшаяся в осажденном городе. Не удивительно, что премьеру транслировали по радио на всю страну, в те времена такое было большой редкостью. А вскоре состоялась и вторая премьера в Москве, и партитуру специально возили в столицу. Ведь тогда существовал только этот единственный экземпляр.
Все вокруг почтительно притихли, внимательно слушая необыкновенную историю легендарной Ленинградки.
— Но и в Москве было не главное исполнение, — продолжала та. — Самое главное исполнение состоялось там, в осажденном Ленинграде, где репетиции часто проходили под грохот разрывов. Оркестранты очень ослабели от голода во время блокады, а ведь для игры, особенно на духовых инструментах, нужны большие физические силы. Было трудно, но никто не жаловался и не уходил с репетиций, — задумавшись, Она замолчала.
Незаметно стало светло, вот предупреждающе скрипнули полы, и в отделе рукописей наступила полная тишина. А через несколько дней во всем музее началась невероятная суета. Даже в отдел рукописей заходили работники музея, что-то обсуждали, спорили, отбирали и уносили некоторые папки. Вскоре всем стало понятно: готовится какая-то очень важная выставка.
Наконец, наступил день, когда в отдел пришли два сотрудника, отперли старый шкаф и, торжественно водрузив на небольшую тележку партитуру Ленинградской симфонии, осторожно повезли ее в выставочные залы. Она ликовала. Разумеется, переезд на тележке через несколько комнат мало походил на путешествие через линию фронта на военном самолете, но все же это было лучше скучного лежания в запертом шкафу. И потом, на выставке бывает много людей, там могут произойти всякие интересные встречи.
Так и случилось, когда Ее поместили в самом центре зала в большой стеклянной витрине, откуда все было видно как на ладони. Со всех сторон на Нее смотрели фотографии. На многих мелькало лицо Дмитрия Дмитриевича, как всегда, серьезное и немного печальное. А совсем рядом в соседней витрине... Да ведь эта афиша — старая знакомая! Афиша одного из тех знаменитых ленинградских концертов в блокадном городе. И Она погрузилась в волнующие воспоминания, перестав замечать окружающее.
Сколько было тревог, когда Ее, оригинал партитуры, перевозили на боевом самолете — вместе с медикаментами — в осажденный Ленинград. К счастью, полет (он хранился в секрете, и об особом грузе знало лишь несколько человек) закончился благополучно. Потом начались новые переживания. В суровом, измученном блокадой городе осуществить исполнение Симфонии было почти невозможно. Оркестр осиротел наполовину. Многие музыканты были на фронте, кто-то погиб, а кто-то, из оставшихся в городе, умер от голода. Дирижер оркестра Карл Ильич Элиасберг, невероятно исхудавший, длинноногий, с утра до вечера колесил по городу на неуклюжем велосипеде, разыскивал музыкантов, инструменты, добывал дополнительное питание для оркестрантов-духовиков. Ему многие помогали, все понимали, что предстоящее исполнение «Ленинградской» — не простой концерт, а настоящее историческое событие. Все ждали дня премьеры с волнением. Город не только мужественно сражался в огненном кольце блокады. Он жил напряженной духовной жизнью. Поэтому так важно было людям услышать Седьмую симфонию здесь, в Ленинграде.
И вот, наконец, день Главной премьеры — 9 августа 1942 года — настал. Когда на сцене Большого зала филармонии появился Элиасберг, зал бурно приветствовал его. Осуществить исполнение сложнейшей партитуры в голодном, полуразрушенном городе — это тоже был трудный подвиг. Но не только в филармонии готовились к премьере Симфонии. На фронте военные задумали провести мощную артиллерийскую атаку «Шквал» во время концерта, чтобы фашисты не смогли своими обстрелами сорвать долгожданную премьеру. Вот почему после концерта генерал Говоров сказал дирижеру: «А мы для вас сегодня тоже славно поработали».
Замерев, слушал зал свою Симфонию. Именно здесь, на Ленинградском фронте, гитлеровцы с налета собирались смять и уничтожить все живое. Однако мужество и стойкость советских людей преградили путь завоевателям. Все это было в музыке Седьмой симфонии — и картины мирной довоенной жизни, и марш-нашествие фашистских варваров-марионеток, и героическое сопротивление ленинградцев, и траурное оплакивание павших героев. А когда начался финал, все в зале встали. Еще шла война, так тяжело было на фронте, город на Неве окружали враги, а в финальном героическом гимне своей Симфонии Композитор провозглашал: «Мы выстоим, и Победа будет за нами!»
Всем так нужна была тогда эта убежденная вера в торжество разума и справедливости. И вскоре для всех людей земли, борющихся с фашизмом, Ленинградская симфония стала символом мужества и грядущей победы. Не случайно буквально «сражались» между собою дирижеры в разных городах мира, стремясь поскорее получить партитуру и исполнить Симфонию. Она помнит, что за год исполнение состоялось в очень многих местах — Лондоне, Ташкенте, Новосибирске, Баку, Ереване, Оренбурге, Мехико, Гётеборге, Свердловске, Саратове, Тбилиси... А как соперничали между собою американские дирижеры за право исполнения Симфонии в Америке! Пока переснятая на микрофильм партитура долгим кружным путем добиралась, через Иран и Египет, на военных кораблях и самолетах до Америки, лучшие заокеанские дирижеры «бомбардировали» Советское посольство в США просьбами предоставить им это право. Не удивительно! Симфония вдохновляла, звала на борьбу. Один из этих дирижеров писал послу: «Успешное исполнение Седьмой симфонии может стать эквивалентом минимум нескольких транспортов с вооружением...».
Здесь, на выставке портреты этих американских дирижеров висят рядом: Кусевицкий, Стоковский, Родзинский, Орманди, Митрополус... Все они дирижировали Симфонией тогда же, во время войны. Но первое исполнение в Америке было доверено знаменитому Артуро Тосканини, патриоту-антифашисту. И выбор сделал сам Дмитрий Дмитриевич.
Серьезные грустные глаза Композитора смотрели на Нее со многих фотографий. Было так хорошо вспоминать здесь эти волнующие и суровые годы. Вдруг Ее внимание привлек один портрет — огромный, в самом центре высокой стены. Под ним надпись: Дмитрий Шостакович. 1906—1975. И сразу в залитом светом зале стало холодно и тоскливо: так вот что это за выставка! В Его память! А сам Дмитрий Дмитриевич уже никогда сюда не придет. Его уже нет среди живых людей.