Музыка на вокзале
Шрифт:
А затем все вместе — и Павел и геологи — наваливаются на тайгу, и хотя они маленькие, а тайга бесконечная, она обмирает от их ударов, дает трещины и стонет…
Вечером Павел, как всегда, заходит в женское общежитие. Как всегда, маленькая Аня ждет его.
— Чай заварю, — обрадованно говорит она.
— Ладно.
— В клуб пойдешь? Ладно?
— Ладно.
Они разговаривают по-русски. Во-первых, неудобно говорить по-хакасски, когда вокруг русские, во-вторых, Павел хочет,
Аня заваривает крепкий зеленый хакасский чай, и вместе с ними его пьют Женя — дочка прораба, медсестра, и Лиза из тоннельного отряда. Они пьют из кружек. Кружки щербатые, потемневшие, и у чая кисловатый металлический привкус.
В этих кружках чай теряет запах и цвет. Его полагается пить из пиал. Но ни Павла, ни Аню это не смущает. Они уже привыкли.
Потом они идут в кино. Аня тащит его во второй ряд — она любит сидеть близко. Когда раздается сухой шорох аппарата и из проекционной протягивается к экрану белый луч, в котором, точно микробы в микроскопе, шевелятся пылинки, Аня замирает.
Прежде чем замереть, она берет Павла за руку. И только потом замирает насовсем до конца фильма. Рука у нее маленькая, но шершавая и твердая. От жары рука становится влажной. Павлу чуть не по себе от этой теплой, точно раскаленной, прильнувшей к нему руки, но он ни за что не отодвинет ее.
— Его убьют, — испуганно, по-детски плаксиво говорила Аня. — Одно огорчение.
— Живой будет, — отвечал Павел. Он скучал в кино.
— Правда, живой? — шептала она и искоса поглядывала на Павла.
— Конечно, живой, Ханыс, — устало говорил Павел. Он звал ее по-хакасски — Ханыс.
Лента трещала, рвалась, чертики скакали по полотну, и в задних рядах топали ногами и кричали: «Сапожники!»
После окончания сеанса они гуляли по притихшему поселку, выходили к строящейся насыпи и шли по шпалам. Шпалы были черные от креозота, с застывшими каплями, точно они вспотели от непосильного труда. На полотне сидели парочки. А дальше полотно обрывалось, и у стыка рельсов курчавилась жесткая щуплая трава.
Там, за шпалами, лежала большая далекая земля, по которой ни разу не ходили паровозы…
Павел молчал, а Ханыс громко и возбужденно говорила.
Ей было семнадцать лет, и все в мире ей очень нравилось. Она родилась в том же улусе, что и Павел. Павел вернулся туда, отслужив три года в армии, и тут же ушел на стройку. Свой первый отпуск он провел на родине, а приехал обратно вместе с Ханыс. На стройке решили, что он собирается жениться.
— Смотри, свадьбу не зажми. А то все потихоньку делаешь…
— Я не женился, — отрывисто ответил Павел. — Там девушке плохо, здесь — хорошо. Отец, матерь не имеет. Пусть работает.
Он договорился с бригадиром; ее взяли в подсобные. Дали койку в палатке, белье, полотенце. Через полгода она выучилась на бетонщицу, получила разряд. В поселке
— Малолетку завел себе, хитрец… Вот хитрец! А ведь тихий…
Павел побледнел, тяжелая его рука, как молот, поднялась над головой Егорова. Но затем он враз успокоился, сплюнул с отвращением и отошел.
На этом разговоры в поселке кончились.
Много работы у Павла. Ковш точно кланяется земле, зарывается в нее, поднимается ржавая пыль, и сквозь пыльное облако блестит внизу скорая горная река. И Павел думает о той минуте, когда вблизи услышит ее чистый запах, ощутит ее вкус, горьковатый от хвои, от смолы деревьев, которые водят каждый день плотогоны. И тело заломит от холода, и он перевернется на спину, и поплывут над ним Саяны и небо, крепко схваченное горами с двух сторон. Так и было. А когда он выходил на берег, то видел геологов, спускающихся к воде. Никого из них он не знал по именам, но их лица были ему уже знакомы. А лучше всех из них он знал Катю.
Она махала ему рукой:
— Эй, Павел!
И он отвечал ей и тоже приветливо махал рукой.
Она была в желтом купальнике, и он отводил глаза, не мог смотреть на нее в упор.
— Когда научишь плавать, Павел?
— Скоро научу! Завтра научу!
— Торопись, Павел. — Она осторожно входила в воду и барахталась на мелководье.
Павел одевался и шел к машине. Заведя мотор, он смотрел на берег. Уже трудно было различить Катю. Размером она становилась с камешек, продолговатый желтый камень-голыш, гладко, до блеска обкатанный горной рекой.
Вечером в поселке танцы.
Павел лежал на койке, слушая музыку. В палатке сумрачно, пусто, остро пахнет одеколоном. Перед кино ребята не бреются, а перед танцами — всегда. Павел засыпал. Музыка — там, вдали, и тишина — здесь, в палатке, усыпили его… Когда он открыл глаза, уже стемнело. Музыка стала громче, танцы в разгаре. Он повернулся и почувствовал, что спине его тепло и тяжело. Кто-то сидел бесшумно и осторожно, прижавшись к нему.
— Ты спи, — тихо сказала Ханыс. — Я тебя сторожу!
— Почему на танцы не пошла? Весь поселок там, а ты здесь.
— А ты тоже здесь.
— Я — одно, ты — другое. Ты молодая, танцевать должна.
— Я не умею, — сказала она.
— Девушке надо уметь.
Он встал, надел чистую рубашку, взял Ханыс за руку и повел к танцплощадке. Там он нашел своего соседа по палатке Колю, москвича, сменного мастера. Коля умел танцевать любые танцы. Кое-кто называл его даже стилягой. Это не смущало Павла. Он подвел Колю к Ханыс.
— Танцуй с Аней, — сказал он. — Ей танцевать надо…