Музыкант
Шрифт:
– Вы обознались, юноша. Мой инструмент, это счеты, - он усмехнулся собственной шутке.
– И все "гаммы" раскладываются по дебету и кредиту. Я бухгалтер.
– Да, но скрипка, - растерялся Борис.
– Скрипач на вашем балконе! Вивальди, Моцарт, Бах!
Он осекся, уловив мелькнувшую в глазах собеседника непонятную искру.
– О, вы ошибаетесь. Признаюсь вам честно: в музыке я ничего не понимаю. Однако, пожалуй, я что-то слышал вчера. Возможно, скрипка. Этажом выше, должно быть.
Он переложил из руки в руку портфель. При этом движении взгляду Бориса
– Яков Ильич, - бухгалтер церемонно приподнял шляпу.
– Приятно было познакомиться.
– Борис, - молодой человек, не имея шляпы, автоматически протянул соседу руку.
– Взаимно.
Рукопожатие Якова Ильича было слабым, стариковским. Борис решил про себя, что тот не совсем здоров. Это подтверждали и желтоватый цвет кожи, и тяжелые мешки под глазами на узком худом лице, и глаза, будто затянутые тусклой пленкой.
Яков Ильич не спеша прошествовал к пятому подъезду. Борис еще несколько секунд смотрел ему вслед, затем вздохнул и побрел домой. Но не отошел и десятка шагов, как из-за приоткрытой двери, за которой скрылся бухгалтер, раздалась бабья брань. "Управдомша Катенька", - без труда определил молодой человек, ибо "Катеньку" - здоровенную крикливую женщину, знал весь квартал. Сквозь Катенькины громогласные аккорды слышались отрывистые реплики, принадлежавшие недавнему собеседнику Бориса. Молодой человек не стал ни вслушиваться, ни вникать в смысл перепалки. Ему еще предстояло обдумать и обсудить с братом полученные только что неоспоримые факты.
Павел воспринял рассказ Бориса на удивление бесстрастно.
– Вернее всего он не осознает собственных действий, - сказал мальчик, когда брат закончил.
– Как лунатик, что ли?
– фыркнул Борис.
– Ляпнешь тоже! Просто я обознался, вот и все.
– А это мы скоро узнаем, - обронил Павел и, толкнув колеса каталки, отъехал от стола к окну.
– Узнаем что?
– недоверчиво переспросил старший брат.
– Мне кажется, сегодня произойдет какая-то неприятность. Ведь Яков Ильич поругался с Катенькой. Кстати, я выяснил, что капитан жил в той же коммуналке, что и наш странный скрипач. Мама вспомнила. В прошлом году она приносила капитану пригласительный на концерт для ветеранов и по ошибке постучала в комнату с балконом.
Пророчества брата Борис не воспринял всерьез и с чистой совестью углубился в учебу. Из гостиной тем временем лились мягкие звуки Бетховенской сюиты. Голос скрипки подкрался к приоткрытой двери комнаты и притаился на пороге. Теплое прикосновение нот молодой человек едва ли не физически ощутил на своей руке. Вздрогнув, он оторвался от учебников, и на миг перед глазами его мелькнуло то, что воспринял слух: Павел стоял рядом у стола, стоял на своих ногах и с улыбкой опускал руку брату на плечо.
– Паш!
Он тут же пожалел о несдержанном возгласе, потому что
– Мечта звучала, и я ее почти увидел!" Он стремительно шагнул за порог, торопясь поведать мальчику о его потрясающем успехе, и тут услышал чужую скрипку.
Без лишних вопросов, Борис выкатил инвалидную коляску на балкон.
Музыкант в черном халате невозмутимо стоял на прежнем месте. Скрипка, небрежно вскинутая к щеке, казалось, дрожала в его руках. Отрывистые ноты метались по октаве, отчего мелодия походила на воздушные ямы в грозовом небе. Аккорды гневно расплескивали отдельные звуки, будто скрипка брызгала слюной в приступе ярости.
– Соната Баха...
– проговорил Павел, чьи нервы и чувства были сжаты в тугой комок.
– Никогда не слышал ничего подобного...
Шокирующее аллегро терзало слушателей более двух минут. Братья не произносили ни слова. Даже воздух остолбенел от такого обилия злости и обиды, выплеснутого несчастным инструментом. Затем зазвучало адажио. Порыв ярости отступил перед тяжелой волной холодного презрения. Бессильно презирая, Музыкант проклинал то, что ненавидел. Взлеты и падения смычка рассекали воздух новыми гнетущими звуками, а губы Павла шевелились, повторяя одно слово: "Остановись... остановись... остановись..."
– Не слушай его, - сорвался Борис и потащил кресло обратно в гостиную.
– Нет!
– Павел схватился руками за перила.
– Разве ты не слышишь, он мстит. За ничтожную обиду – вселенской местью!
– Это всего лишь музыка! Он закончит играть, и все. Ничего не произойдет!
– "Всего лишь музыка"?
– передразнил мальчик.
– Это МУЗЫКА! И Музыкант гений. Его звуки вырастают в реальную боль, его проклятья губят, его зло раскрывает крылья над всеми людьми. И это реальность! Реальность!
– Паш, успокойся, - попросил Борис как мог мягко, хотя сам чувствовал, что того и гляди сорвется на крик.
– Пусть Музыкант - гений. Мы достаточно "насладились" его мелодиями, а теперь пора вернуться в комнату. Ты играешь Баха куда более приветливо, чем этот тип. Давай-ка, поиграй мне, и мы оба успокоимся.
– Ты не понимаешь, - тяжело вздохнул Павел.
– Не хочешь понять и поверить. Прости, что я кричал. Закроем окна. Я не хочу слушать ЭТО.
И они ретировались в гостиную. Борис поймал себя на том, что их действия слишком уж похожи на отступление перед армией врага. Сдались без боя. Юноша вынес себе этот вердикт и вдруг осознал, что точнее уже не скажешь.
Звуки ужасной музыки стучались в закрытое окно, но не могли прорваться в комнату, где воцарилось кажущееся спокойствие. Текли минуты. Братья молча ждали апофеоза. И апофеоз наступил: надрывный вой сирены кареты скорой помощи обрушился на двор. Борис приблизился к окну.
– Управдомша, да?
– не оглядываясь, спросил Павел.
– Похоже...
– он ждал, чем закончится рейд врачей в недра подъезда.
– Да, она. Сама идет, это уже хорошо. Вроде, с рукой что-то.
Стайка соседок обступила пострадавшую, закрыв Борису поле обозрения.