Мы, Боги
Шрифт:
— Нет, он был неправ. Подать в отставку — значит бросить партию. А поскольку мы в ней, можно попробовать улучшить ход вещей. Но если выйти из игры, все потеряно.
Мы возвращаемся за стол, где остальные, занятые дискуссией, предпочитают не замечать моего недомогания.
— Что будет с Люсьеном? — беспокоится Мэри-лин.
Действительно, он не присоединился к нам за столом, и хотя я внимательно осмотрел все вокруг, в другом месте его тоже нет.
— Если он отправился на гору, его мог схватить кентавр, — делает предположение Эдмонд Уэллс.
— Или дьявол, — добавляет другой ученик.
Мы все содрогаемся. От произнесения этого слова по спинам присутствующих пробегает холодок.
Появляется Дионис и объявляет,
Мне не удается прогнать от себя образы этих человеческих «стад», утопленных нашими руками.
31. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: СМЕРТЬ
В картах марсельского таро смерть-возрождение символизируется 13-м арканом, арканом без названия. На ней изображен скелет телесного цвета, косящий черное поле. Его правая нога погружена в землю, а левой он опирается на женскую голову. Вокруг три руки, нога и две белых кости. Справа улыбающаяся голова с короной. Из земли торчат желтые и голубые ростки.
Эта карта отсылает к латинскому изречению: Visita Interiorem Terrae Rectificando Operae Lapidem. «Посети внутренность земли, и, исправившись, ты найдешь спрятанный камень».
Таким образом, нужно использовать косу и выровнять, срезать то, что выступает, чтобы, из черной земли смогли возродиться желтые ростки.
Это карта самых сильных изменений. Именно поэтому она пугает.
Она также означает критический момент в игре.
Двенадцать предыдущих арканов рассматриваются как маленькие загадки. Но начиная с тринадцатого, следующие являются большими загадками. С этого момента появляются карты, украшенные облаками с ангелами или небесными символами. Вмешивается высшее измерение.
Все инициации проходят фазу смерти-возрождения. В эзотерическом смысле она означает глубокое изменение, которое трансформирует человека в ходе инициации. Если он не умрет как несовершенное существо, он не сможет возродиться.
32. ТРАУР
У меня во рту горечь. Я снова думаю о Жюле Берне. «Он слишком рано прибыл», — сказал Дионис. Слишком рано, чтобы увидеть что? Кулисы до представления?..
Здесь происходят странные вещи.
Оры встречают нас в Амфитеатре. Мы собираемся в центре.
Как и в прошлый раз, нас окружают кентавры с барабанами, вскоре к ним присоединяются другие с охотничьими рожками, издающими очень низкий звук. Они начинают речитатив, монотонную протяжную мелодию, переходящую в погребальную песню, когда Атлант ставит перед нами в стеклянной оболочке гладкое яйцо, в которое превратилась скончавшаяся «Земля 17».
Дионис встает.
— Умер мир. Подумаем все об этом человеческом множестве, которое сделало то, что смогло, но которому не удалось подняться.
Он делает благоговейный жест.
— Здесь покоится человечество, которое потерпело крах.
Он целует стеклянный шар. Кронос не делает никаких комментариев. Некоторые ученики, кажется, смущены.
Ритм барабанов убыстряется, и рожки начинают играть менее грустную мелодию. Начинается праздник, и ученики собираются в группы по интересам.
Среди влюбленных в завоевание неба Клеман Адер, пионер авиации, один из братьев Монгольфьер, пионер полетов на воздушных шарах, военный пилот и поэт Антуан де Сент-Экзюпери, воздушный фотограф Надар. Любитель пересечения океанов барон и корсар Робер Сюркуф беседует с маркизом де Лафайетом.
Артисты, художники, скульпторы и актеры собрались в другую группу. Здесь Анри Матисс, Огюст Роден, явно помирившийся с Камиллой Клодель, Бер-нар Палисси, Симона Синьоре и Сара Бернар. В стороне стоят писатели Франсуа Рабле, Мишель де Мон-тень, Марсель Пруст, Жан де Лафонтен. Я присоединяюсь к друзьям теонавтам: Фредди Мейеру, Мэри-лин Монро и Эдмонду Уэллсу. Рауль по-прежнему где-то шатается, и некоторые ученики предпочитают тоже оставаться одни, как Гюстав Эйфель, Мата Хари, Жорж Мельес, Жозеф Прудон, Эдит Пиаф.
Но во всех группах царит оживленная дискуссия.
Каждый упорно пытается понять законы, которые руководят нашим новым миром. Мата Хари кладет конец догадкам, смело направившись в центр площадки.
Она проворно снимает тогу, стесняющую движения, и, оставшись в одной тунике, начинает томный восточный танец. Руки округляются, ноги сгибаются, красивое лицо остается неподвижным, а взгляд загадочным. Я понимаю, почему эта женщина могла обольстить столько мужчин.
Она кружится вокруг сферы с останками «Земли 17», как будто хочет ее разбудить. Три луны Олимпии отражаются в гладком стекле, и их бледные ореолы усиливают магию происходящего. Мата Хари кружится все быстрее. Ритм ускоряется, ее тело становится похожим на змею, содрогающуюся рывками, и наши рты открываются, чтобы произнести звук, который объединяет нас как единый голос: «Аааааааааххххх», в то время как мы бьем в ладони, а кентавры — в барабаны.
Танцовщица движется с опущенными веками. Мое сердце бьется в унисон с барабанами, руки поднимаются, я скандирую что-то вместе с толпой. Мата Хари вовлекает нас в свой транс.
Вдруг она падает. Музыка смолкает. Мы обеспокоены, но она встает, улыбаясь.
— Какая танцовщица, какая удивительная танцовщица! — повторяет рядом со мной Жорж Мельес, аплодируя без остановки.
Но внимание уже отвлекает другая сцена. Входит группа главных богов, узнаваемых по их росту и тогам ярких цветов. Они расходятся по толпе, а потом снова собираются вместе. Последним в Амфитеатр проскальзывает грациозный силуэт. И хотя нам ее не представили, я знаю, кто это. Это она.
Ах, отныне все для меня будет до того, как я увидел Афродиту, и после того. Красивая — сказать это, значит не сказать ничего. Она само воплощение Красоты.
В складках ее пурпурной тоги появляются и исчезают ноги идеальных очертаний, охваченные от лодыжек до колен золотыми ленточками сандалий.
Ее золотистые волосы каскадом падают на красную ткань. Ее грудь едва скрыта. На тонкой шее колье из дрогоценных камней, аметистов, опалов, рубинов, бриллиантов, гранатов, бирюзы и топазов лишь подчеркивает блеск изумрудных глаз. Высокие скулы подчеркивают плавные черты лица. В нежных ушах серьги, изображающие глаза.
Барабаны и охотничьи рожки снова начинают играть нежную мелодию. Им хором отвечают колокола из дворца Кроноса. Фредди Мейер и Мэрилин Монро открывают бал. На танцевальной площадке образуются необычные пары. Я не могу покинуть взглядом Афродиту, которая приветствует других главных богов.
— Все в порядке? — спрашивает Эдмонд Уэллс. Он смотрит на меня с удивлением, а потом, качая головой, идет к Афродите, которая склоняет прекрасное тело, чтобы выслушать то, что он говорит ей на ухо, кажется удивленной, и наконец поворачивает взгляд в мою сторону.
Боже мой.
Она на меня смотрит!
Она идет ко мне. Она со мной говорит!
— Ваш друг утверждает, что вы слишком застенчивы, чтобы осмелиться меня пригласить, — произносит льющийся откуда-то издалека голос с легким греческим акцентом.
Я чувствую совсем рядом ее запах.
Биение сердца заставляет колыхаться мою тогу. Мне нужно ей ответить, но пересохший рот больше не слушается меня.
— Вы, возможно, хотите танцевать? — продолжает она.
Она касается меня рукой. От контакта с ее кожей по мне как будто пробегает электрический разряд. Словно вслепую, я позволяю вести себя к танцевальной площадке, где она обхватывает меня другой рукой. Она выше меня больше чем на голову и вынуждена нагнуться, чтобы я услышал ее шепот: