Мы были высоки, русоволосы…

Майоров Николай Петрович

Ярославль

Я слышал — город есть такой, Там небо достают рукой, И, поднеся поближе к глазу, С ладони выпивают разом. Мне возразят, что это миф, А мифу место лишь Эллада, Но разве, город полюбив, О нем выдумывать не надо? Кто раз в мои стихи заглянет, Того в тот город жить потянет, — Как ни упрямьтесь, я заставлю Вас всех бродить по Ярославлю.

1938

На Востоке

Здесь все пропахло выцветшим и древним, Нагоняло смертную тоску… Тощие монгольские деревни Тесно

жались к красному песку.

1938

На трамвайной остановке

Это было, между прочим, На трамвайной остановке. Среди ждавших и скучавших Я свой номер ожидал. На мотив забытой песни Подбирал слова — и грустно На гражданку в белом платье Посмотрел почти в упор. И она — не отвернулась, Только вдоль трамвайных линий Посмотрела и вздохнула. Я подумал: дома ждут. На крыльце иль у калитки Кто-то встретит, потому что Беззастенчиво и ясно Загрустила вдруг она. И приятно очень было Отвести глаза и снова, Будто так, совсем случайно, Глянуть прямо ей в лицо. Мы смущались и краснели. Только было нам приятно Друг на друга незаметно Молча взглядами следить. И средь ждавших и скучавших Не нашлось такого парня, Кто бы сразу все заметил, Осуждающе взглянув, Ибо каждый этой ночью, Заскучав на остановке, Вероятно, и, пожалуй, Думал только о своем. Ибо все мы возвращались Этой ночью с карнавала Кто вдвоем, кто в одиночку, Кто скучая, кто смеясь. И, надвинув ниже кепи, Я увидел — из проулка, Громко лязгая на стыках, Шел один пустой трамвай. Из-за дальности трамвая Было номера не видно, — И гражданка в белом платье Посмотрела на меня. Я не понял, что сказали Мне глаза ее, но только Различил едва я номер И узнал, что он не мой. На гражданку в белом платье Я взглянул — она входила В двери узкие трамвая И смотрела на меня. И трамвайными звонками Вдруг рассыпалося счастье. Среди ждавших и скучавших Я остался вдруг один.

1938

Утро

Я иду. Березы мимо Вдоль по берегу бегут, В облаках седого дыма Чуть заглядывая в пруд. За прудом упало прясло, Ветер пьет из трав росу, И рябина в кофте красной Улыбается овсу. Глубиной пугает заводь, За осокой — пустыри Ловят желтыми глазами Золотой султан зари.

1936

Осень

Кончался август. Ветер в груши бросал предутреннюю дрожь. И спелый колос грустно слушал, Как серп жевал сухую рожь. Рябины красными кистями свисали ниже над землей. Качались ивы над домами, заплакав ржавою слезой. Но с каждым днем все холодало. Темней и глуше день от дня. И осень рыжим одеялом покрыла тощие поля…

1936

История

Она пропахла пылью вековою, Ветрами лет. И ныне на меня гладит бумагой древней гербовою, случайно уцелевшей от огня. А было все: и зябких листьев вздохи, и сабель свист, и шепот конопли. Как складки лба, изрытые отроги Легли в надбровья сплюснутой земли. Прошли века. Но ночью вдруг я внемлю: вновь душу рвет нам азиатский гик… И тишина… И падают на землю мои густые, твердые шаги.

1936

Звезда

Каждому — радость и страх. Каждому — солнце и воздух. В чьих-то воздушных руках прыгали в небе звезды. Только с рассветом одна в черную землю упала, — и над деревней заря встала до крови ала. Вышла надежда из дум — долго в небе морозном искал я свою звезду в неуловимых звездах.

1936

«Ты пишешь мне в письме, дружище…»

Ты пишешь мне в письме, дружище, Что сад стал гол и нелюдим, Что ветры северные рыщут и громко буйствуют над ним. И туча дымом нависает, дожди свой сказ к концу ведут. Березка под окном косая сгибает голову к пруду. И ей бы вместе с листопадом хотелось к косогору лечь. А ночью встретиться за садом и клен обнять у самых плеч. Но нет: ветра упрямо клонят ее к холодному пруду, а так не хочется в прогоне стоять у всех ей на виду! И скоро инеем затянет у берегов блестящий лед. Ей станет холодно. Устанет — и на колени упадет.

1936

«Забудем то, что полюбилось людям…»

Забудем то, что полюбилось людям. Уйдем туда, где ветер да столбы, где лес пророс до берега. Забудем весь этот мир отчаянной гульбы. Извечных просьб, сплошных недомоганий, мир мелких выгод, духоты квартир. Забудем скуку у подъездов зданий, где мы встречались часто. Новый мир иных высот и помыслов распахнут, — возьми его и ощути на вес. Уж радостью звериной пахнет к горе на плечи прикорнувший лес. И мы пройдем зеленым косогором. Там поезда идут. Гремят им вспять мосты. И девушка уехала… А скоро вот так же, не сказав, уедешь ты. Тогда опять — тоска несчетных буден. Придет сосед и выпьет за меня… Давай уйдем. Уйдем, давай. Забудем пустую прозу завтрашнего дня.

1937

Дом

Когда устав от рук, улыбок, Пройду вдоль стенок на крыльцо, Мне дом покажется лишь глыбой, Давящей заспанных жильцов. В нем нет часов. Здесь время мерят Совсем неточно и к тому ж Здесь верность — ложь. И мало верит В свою жену неверный муж. Им снятся сны, в которых мало Вещей реальных, и притом Так хорошо уткнуться ртом В цветистый угол одеяла. И спать, не помня губ жены — Не все ль равно — ведь есть другие. В том доме все заражены Подобьем тяжкой летаргии.

1937

«Не надо слов. Их много здесь говорено…»

Не надо слов. Их много здесь говорено — Все перебрали, оценили здесь. Ведь жизнь останется навеки неповторенной, Короткой, как оборванная цепь.

1938

«Мне только б жить и видеть росчерк грубый…»

Мне только б жить и видеть росчерк грубый Твоих бровей. И пережить тот суд, Когда глаза солгут твои, а губы Чужое имя вслух произнесут. Уйди. Но так, чтоб я тебя не слышал, Не видел… Чтобы, близким не грубя, Я дальше жил и подымался выше, Как будто вовсе не было тебя.

1939