Мы даже смерти выше...
Шрифт:
ним тогда, несомненно, были образы Евгении и Ирины. Пока,
повторюсь, нам неизвестно, что было написано Майоровым за
время двухмесячного пешего перехода в маршевой роте и
последующего его участия в боях. Если им было создано что-то
значительное (в чем не приходится сомневаться), могла
измениться и самооценка его места в поэзии. В этом случае
стихотворение адресовалось уже более широкому кругу
читателей, потомкам – с пониманием Майоровым
роковых обстоятельств в своей судьбе.
Тебе, конечно, вспомнится несмелый
и мешковатый юноша, когда
ты надорвешь конверт армейский белый
с осьмушкой похоронного листа...
Он был хороший парень и товарищ,
такой наивный, с родинкой у рта.
188
Но в нем тебе не нравилась одна лишь
для женщины обидная черта:
Он был поэт, хотя и малой силы,
но был, любил и за строкой спешил,
и как бы ты ни жгла и ни любила, –
так, как стихи, тебя он не любил.
И в самый краткий миг перед атакой,
самим собою жертвуя, любя,
он за четыре строчки Пастернака
в полубреду, но мог отдать тебя.
Земля не обернется мавзолеем.
Прости ему, бывают чудаки,
Которые умрут, не пожалея,
за правоту прихлынувшей строки.
(1940-1941. «Тебе»)
Последняя встреча
Прощание Майорова с Евгенией выпало на самый тяжелый
период – первый год войны, когда враг рвался к Москве. О
событиях середины октября 1941-го свидетельствует его
однокурсник по университету Александр Немировский:
«Последняя наша встреча произошла в Краснопресненском
военкомате 15 октября 1941 г.Майоров, пока мы ожидали
вызова, развил план просить военкома о направлении в
Пролетарскую дивизию.Но из краткого сообщения
военкомая понял, что планнереален. Я вернулся
домой.На заре побросал в рюкзакнесколько рубашек, буханку черного хлеба, сборник стихов Пастернака, тетрадку со
стихами Майорова (еще один адрес для поиска! – В. Т.), только
что полученный диплом и навсегда закрыл для себя двери
комнаты №21 и забил их досками».
А Майорову (ранее подавшему заявление об отправке его
на фронт добровольцем) в военкомате посоветовали съездить
«на денек» в Иваново – повидаться с родителями и близкими,
пообещав известить повесткой на призыв.
В последний раз он приехал в родной город рано утром 16
октября 1941 г. В этот же день о получении повестки его
189
известили телеграммой из университета: время побывки
действительно
объехал на велосипеде дорогие ему места. Был устроен
прощальный «мальчишник». До этого побывал у дома «с
узорчатым карнизом» на Московской. Название улицы
символично совпадало с наименованием фронта, на который он
уходил.
Прощание сложилось досадно. Именно в те предзимние дни
(бывает же такое!) Евгения простыла на похоронах своей
бабушки. С только что вымытыми волосами, в ненастную
сырую погоду, родители не позволили ей выходить на улицу.
«Зови в дом», – сказала Евгении мать.
Появление Николая, к тому же одетого в военную форму
старшего брата, было неожиданным – Евгения растерялась,
испытывала неловкость. А Николаю до поезда оставались
считанные часы. Суровые будни войны еще не вошли в
привычку, подвели молодость и волнение. Он в дом не зашел.
Ограничили встречу (не осознавая, что она может оказаться
последней) общением через стекло окна. Николай сказал ей
последние фразы. На его вопрос – лучше ли ее самочувствие,
она отрицательно покачала головой. Сказал, что уезжает по
повестке, пришлет армейский адрес, как только определится с
номером воинской части. Показал жестами, что записку ей и
свою фотографию он опустит в почтовый ящик.
«Это была наша последняя встреча, – делилась горькими
воспоминаниями Евгения во время встречи с писателями. – Я не
могла сказать ему даже «Прощай!» В записке он написал, что
часть, с которой он направляется на фронт, стоит сейчас где-то
под Владимиром (на самом деле – под г. Горьким – Нижним
Новгородом. – В.Т.) и что его отпустили всего на день. А еще он
писал, что если останется жив, найдет меня, где бы ни была. На
фотографии он был изображен вместе с братом. Видимо,
карточки, где бы он был один, не оказалось под рукой».
Многие письма и поэтические строки, которые летели в
виде фронтовых треугольников от Майорова на Московскую
улицу в Иванове, нам не известны. Последний приезд в город и
его отъезд в тот же день, отражают адресованные Евгении перед
190
уходом на фронт стихотворные строки, которые сохранились
благодаря ей.
Почти уверен, что в прощальной записке были именно они,
пересказанные Евгенией прозой. Они вновь так похожи на
клятву:
Я с поезда. Непроспанный, глухой.