My December
Шрифт:
Может быть, именно поэтому, сидя тут, раскачиваясь на лавочке, он не чувствовал промозглого дождя, который у обычных людей вызывал дрожь и желание забежать в дом поскорее.
У обычных людей. Но ведь он не был таким.
По крайней мере, уже целый год, как.
И его это не особо заботило. Потому что все окружающее потеряло смысл.
Все, кроме нее и любимых внуков.
Кроме нее. И это было главной причиной его отречения от мира. Его резкое отношения ко всему, что
Ощущение было весьма странное, но привычное: черно-белое. Все вокруг было черно-белым. Даже нет, серым.
Во всех его красивых оттенках, однако ничего не было ни светлее, ни темнее.
Серый. Один только серый. И, кажется, шли только дожди.
То ли на улице, то ли в его душе.
Он еще не знал. Скорее, даже не думал об этом.
Потому что…
Да какой, впрочем, смысл во всем этом? Это было неважно: мир, люди, какие-то цвета.
Просто в одни момент все это оборвалось, и стало слишком тускло.
А еще зияющая дыра внутри, через которую просачивался тот самый дождь.
Он держался рукой за поручень, еле-еле отталкиваясь дряхлыми ногами от земли. Карусель продолжила раскачивать его, поскрипывая.
Он сидел на этом месте круглые сутки, смотря куда-то вдаль. От их дома открывался прекрасный вид на океан, который сейчас спокойно ударял волнами о берег.
Ему нравился шум воды, мокрый песок, птицы, летающие над океаном. Он любил ходить вдоль берега и бросать камушки вдаль, смотря, как далеко они пролетят.
Любил читать книги, сидя на террасе. Пить кофе со сгущенкой, перелистывая одну страницу за другой.
Любил звук дождя, когда тот со всей своей мощью стучит в окна, ударяясь о стены. Он наблюдал за большими каплями, сидя в кресле в пустой комнате.
Любил пение птиц, которые летали над домом, взмахивая большими крыльями.
Любил навещать внуков, принося им бублики или рогалики. Писать им письма, когда те были в Хогвартсе.
Любил бродить по вечернему Лондону, выехав в центр. Смотреть, как веселятся толпы подростков.
Любил вспоминать свое детство, когда он бегал по Малфой-Мэнору, не думая о проблемах.
Любил заходить в тихую кафешку и заказывать горячий шоколад, медленно выпивая его.
Любил читать газеты по утрам, с интересом бегая глазами по строчкам.
Он любил много чего. Но больше всего — ее.
И именно поэтому остальной мир блекнул перед его глазами.
Она.
Единственная.
Та самая.
С которой он прожил так много лет.
Гермиона.
Герм.
Он каждый день пробовал это имя на вкус, качаясь на этой самой качели.
Тихим голосом говоря:
— Грейнджер?..
Скрип качели.
—Гермиона?..
Крик
— Герм?..
Шелест листьев. Раскачивание веток. Хрустящий снег.
Тишина.
Как бы тихо ты не шептал, как бы громко ты ни кричал.
Отвечало ему что угодно, только не она. Спокойно глядя на него с серой фотографии, вбитую на ее могиле.
Ему не нужно было услышать ответ. Не нужно было знать, что она поняла, что он ее зовет.
Он итак знал это.
Ощущал.
Каждой клеточкой своего тела, пропуская удары сердца. Ощущал, что его слова долетели до нее туда, к небесам. Ощущал, что она говорит ему своим вновь молодым, звонким голосом: “Я люблю тебя, Драко!”.
И, кажется, тогда, на несколько минут, он вновь видел, что океан голубоватого оттенка. Что деревья коричневые, а листья на них — зеленые. Что качель, на которой он раскачивался, была окрашена в темный цвет. Что люди, которые проходят мимо, одетые в цветную одежду. Что фонари, которые освещают улицы, испускают желтый свет.
“Вот как”, — думал он каждый раз.
А затем снова забывал, что в мире есть краски.
Все вымирало без ее присутствия. Без ее лица, без ее волос. Без ее запаха, без ее улыбки, без ее глаз. Без ее смеха, ее улыбки. Без раздражающего характера, ее вечных нотаций.
Боже…
…наверное, он сходил с ума.
Потому что…
…черт возьми, он раскачивался на этой качели сутки напролет, потому что перед ним стояла ее могила.
Он захотел похоронить ее прям во дворе дома, закопав около двух деревьев. И, когда придет время, он ляжет рядом.
И он хотел, чтобы оно пришло. Чтобы он попал на небеса к ней и вновь мог ощущать ее, чувствовать ее.
Чтобы не только призрачный образ стоял перед глазами. Чтобы не только мысли вырисовывали ее улыбку, ее глаза.
Бывало, что он просыпался по ночам, отчаянно надеясь, что смерть пришла к нему. Но это был лишь ветер, бивший в окно.
Бывало, что он просил Господа забрать его, потому что он сделал в жизни уже все, что нужно было.
И не было больше смысла оставаться здесь.
Однако его не слышали. И он не понимал, почему.
— Герми… — хрипло пробормотал он, смотря в ее карие глаза.
Он не говорил с фотографией, он говорил с ней.
Потому что четко видел ее перед собой: молодую, с веселой улыбкой и яркими глазами.
— Привет, — шепчет он.
И девушка, которую он вспоминал каждый день своей жизни, задорно смеялась в ответ, взмахивая длинными волосами.
— Я скучал по тебе, — скрип качели.
Девушка, мягко улыбнувшись, кивает головой, посылая воздушный поцелуй.