Мы, домовые
Шрифт:
– Тамошний дед рассказывал – брожу, мол, по этим завалам, разгрести пытаюсь, вдруг за дверцей слышу: так-перетак, мамка сдохла! И дверцу – нараспашку! Он аж за сердце взялся, еле затаиться успел, сидит, охает, слезы утирает. Хозяйка-то у них добрая, душевная. Это что же за паршивец в семье вырос, плачется, матери лишился – и такие слова выговаривает! Как же теперь в дому без хозяйки-то? А парень полез в железки свои, вытянул одну и кому-то там, в комнате сидящему, так орет: что сдохла – это ерунда, мы ее сейчас спокойно в мусор выкинем, я вот тут другую отыскал, малость похуже, но сойдет! И уволок свою железку.
– Заклял, значит. А нехорошо домового дедушку злобить… По его слову и выйдет. Ну, удачи тебе, Прохор! Обживайся. Вот дырочка за подкладку ведет – тесновато, ну да привыкнешь.
– Привыкну. Спасибо, дедушка.
– То-то.
До утра Прохор знакомился с сумочным хозяйством. Порядка наводить пока не стал – пыль разве что прибрал и выкинул, да еще новую, но пыльную жевательную резинку. Посчитал деньги в потайном кармане. Отыскал завалявшийся колпачок от авторучки, самой авторучки не приметил, решил подождать – авось объявится. Мелкие монетки собрал и положил в кармашек, где визитные карточки.
Утром, услышав голоса, затаился.
Хозяева завтракали на кухне. Командовала она – хозяйка. Мужской голос лишь бубнил. Потом цепкая ручка подхватила сумку – и начался день!
Сумка открывалась раз этак двести. Наманикюренные пальцы так и врезались в нагромождение жизненно важных мелочей. Первым делом хозяйка сунула в самое большое отделение мобильный телефон. Прохор такую штуковину видел впервые – но вещица была крупная, гладкая, аккуратная, и, очевидно, большой заботы с его стороны не потребовала бы. Футляр с очками тоже показался ему безопасным. Ждал Прохор ключей от квартиры – но так и не дождался. Хозяйка держала их на одной цепочке с ключом зажигания.
Должность сумочного оказалась суетливой. Только успевай в свой закуток нырять. К концу дня Прохор умаялся – словно мешки с перловкой и гречкой таскал. Одних жвачек шесть штук поймал.
Вечером, когда хозяйка, оставив сумку в гостиной на кресле, где по ночам и было ее постоянное место, пошла на кухню с мужем, нанес визит Феоктист Степаныч.
– Ну, с первым тебя деньком! – поприветствовал. – Наша-то в духе! День у нее заладился. А сам – ох, и говорить неохота…
– Что – сам? – полюбопытствовал Прохор.
– Что-что! Наказывала ему – мусорное ведро вынеси, в магазин сходи, непременно стирального порошка прикупи…
Дедушка, зажимая корявые пальцы, насчитал полторы дюжины поручений.
– А он про порошок забыл, сантехника не вызвал, сам кран чинить пытался, а кран заморский, работа тонкая, ну и сорвал резьбу, теперь уж не струйка бежит, а хлещет! Не хозяин это, Прошенька! Ох, не хозяин! С оглоблю вырос, а ума не вынес! На-ка, паек получай. Сыр голландский, колбаска полукопченая, еще сухарики. Заработал!
– Да ничего вроде и не делал… – смутился Прохор, в последний раз видевший колбаску полтора года назад.
– Хозяйкино настроение соблюл! – строго, подняв перст, объяснил дедушка. – Это многого стоит.
И, видать, не от души похвалил.
Сглазил, нечисть антресольная!
Прохору бы исхитриться и закрыть на ночь сумку. Но там приторно пахло всякими бабьими притираниями. Он и вздумал проветрить. А того не учел, что полуоткрытая сумка держится на мягком неустойчиво. Обнаружилось это, когда на кресло прыгнул и шлепнулся набок рыжий кот Персик.
Сумка завалилась набок. Прохора мотнуло и тоже уложило.
– Ах ты, окаянная! – проворчал он, весь растопырившись, чтобы не позволить мелочевке выскочить наружу. Собирай ее потом!
Однако тюбик губной помады, который он поленился переложить из бокового тряпочного кармашка в косметичку, перелетел через его голову и шлепнулся на кресло. Прочее уцелело.
Закатить тюбик было бы несложно. Это не пузырь толстого стекла, который хозяйка называет «дезиком». У того пузыря есть углы, хотя и сглаженные, его кантовать нужно, а помада – что? Ногой пихнул – и покатилась. Однако рано Прохор радовался. Высунувшись из сумки, он увидел рыжую усатую рожу.
Персику стало скучно. Он соблаговолил проснуться и заинтересоваться. Он изволил приоткрыть медный глаз и потрогать помаду лапой. И она покатилась прочь от сумки.
Прохор решительным броском метнулся в кульбит, проскочил прямо под кошачьей мордой, но промахнулся – патрончик с помадой неотвратимо двигался к краю кресла. Чтобы поднять его с пола, потребовалась бы помощь Феоктиста Степаныча, или холодильного Ерофея, или даже секционного Герасима пришлось бы звать, хотя его из секции выманить – свистеть умаешься. Прохор покатился следом за помадой и у самого края поймал ее в объятия. Если бы ему предложили служить домовым дедушкой в почтенном доме, где непременное условие – завести домовиху, то именно так бы он прижимал к груди молодую пригожую домовиху.
Он боялся шевельнуться, чтобы не грохнуться на пол вместе с помадой. Персик смотрел на это объятие, держа наготове когтистую лапу. И очень осторожненько подтолкнул… без злого намерения, просто потрогать хотел…
На лету Прохор брыкнул помаду, чтобы хоть приземлиться безопасно. Она ударилась о ножку стола, и тут же Персик кинулся на нее, делая вид, что наконец-то домой забрела жирная мышь. И погнал, погнал! Прохору оставалось лишь следить за диковинными прыжками и выкрутасами.
Как все персы, Персик был безмерно ленив. Ему вполне хватило полутора минут игры. И он растянулся на ковре, всем видом показывая – месячная норма активности выполнена и перевыполнена, жаль, что хозяйка не видела и не похвалила.
– Ты куда ж ее девал? – забеспокоился Прохор. Звать помощников, как выяснилось, было еще полбеды. Хотелось бы еще найти помаду – а треклятый кот на пятачке в квадратный метр умудрился ее бесследно спрятать.
Прохор заглянул под всю мебель – ну нет, хоть тресни! Был бы он человеком – взмолился бы: «Дедушка домовой, поиграй да и отдай!» Но Прохор происходил из близкого домовым и спокон веку бывшего у них в подчинении рода овинников. Овинники, банники, дворовые, подпечники, подпольники, хлевники – все они с повальным бегством в города оказались не у дел и стали искать себе хлебных мест и приработков. Домовой – он и самой столице домовой, потому как без дома человек не обходится. А иной банник с банницей и внучатами намаялся, едва не околел, пока не повадились люди ставить в городах финские баньки-сауны. А иной хлевник годами мыкался, по закоулкам побирался, пока родня не сыскала сытного местечка в зоомагазине…