Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом
Шрифт:
В конце 1941 года в Монино стали прибывать самолеты B-25 «Митчелл», и в начале 1942 года от нас несколько человек отпустили на них переучиваться. Мы приехали и начали изучать новые самолеты. Все мы раньше учили немецкий язык, а тут американское оборудование. Сделали надписи: «ON» – «включен», «OFF» – «выключен». Некоторые приборы и так понятны: «авиагоризонт» – видно, что это «авиагоризонт».
Меня поставили правым летчиком к замкомэску Карасеву. Он уже летал. Полет сделали. Зарулили. Наш полк стоял в лесу. Пошли в столовую, покушали. Вдруг слышу:
– Дудаков, командир полка тебя вызывает.
Прихожу.
– Ты
Я говорю:
– Из Энгельса. Там инструктором работал. Три года. У-2, Р-5 и СБ.
– Да? Завтра у тебя провозные…
И на другой день тот же Карасев дал один полет в зону, один или два по кругу и пустил меня самостоятельно.
Б-25 был настолько простой и хороший самолет, что мне кажется, проще, чем У-2. Два мотора, два киля в створе винтов. Он послушный был. Еще и трехколесный. Носовая стойка облегчала пилотирование. Взлетаю: дал газы, скорость набираю, беру штурвал на себя, оторвался, шасси убрал и пошел. И сажусь: сел, бежит, опускаю переднее колесо, притормаживаю, и все. Простой в технике пилотирования настолько, просто не могу сказать. Я любил этот самолет. Счастье, что я попал на него.
Сначала приходил B-25 С. Вооружение на нем было такое: нижняя башня выдвижная, на ней два крупнокалиберных спаренных пулемета. На верхней башне тоже два спаренных крупнокалиберных пулемета 12,7 мм. Надо отдать должное – пулеметы хорошие. И четыре пулемета, с которых стрелял пилот, и кабина штурмана. Правда, не на всех самолетах. Чаще в носу был один пулемет.
Когда мы начали летать, обнаружилось, что нижняя стрелковая установка, по существу, «слепая» и от нее толку нет. Мы просили пулеметы в корму. Американцы быстро отреагировали на нашу просьбу. В следующий самолет тип «D» в самую корму поставили пулемет.
А потом, где-то уже, наверно, в 1944 году, на тип «G» они поставили в корму два спаренных пулемета. Нижний совсем выбросили и поставили по одному пулемету с боков в окна… Из них могли стрелять стрелки. Вот такое вооружение. И экипаж стал не пять человек, а шесть…
Линия фронта проходила под Москвой, в районе Гжатска. Бомбим мы, допустим, Вязьму или Смоленск, прожектора ловят самолет и начинают по нему бить зенитки, но сбивали редко. Наш вырвался, а к нему сзади Ме-110 пристраивается и, ориентируясь по выхлопам из патрубков, топает за нашим на аэродром. Приходит наш самолет на аэродром, бдительность падает, пулеметы убирают. А Ме-110 подходит и расстреливает. Так сбили несколько самолетов. Нас сразу же оповестили. Слава богу, меня ни разу не атаковали.
Уже после войны, когда я командовал 22-й дивизией, у меня было четыре полка: три на Ту-16 и четвертый на Ту-22. Вот этим полком командовал Алексей Григорьевич Гомола, выше меня на голову, шире в плечах, красавец. Тоже всю войну пролетал.
Сидим, разговариваем. Он говорит:
– И меня сбили под Серпуховом. После четвертого разворота подошел «мессер» и как дал! Стрелка убил насмерть. Слава богу, мимо меня прошло. На брюхо посадил. Вернее, шасси вытащил, но оно сложилось, и я на брюхо…
А я рассказал ему, как я сбивал немцев. Был такой случай. В нашей 222-й ад дд (4-я гад дд) было три полка. Наш, 125-й, в марте 1943-го стал 15-м гвардейским (потом стал именоваться 15-й гвардейский Севастопольский Краснознаменный), 37-й
Если мы с севера возвращались, то выходили на Клин, Загорск, и кто в Чкаловское, кто в Монино. Если возвращались с юга, то выходили на Серпухов, шли по Оке и опять на свой аэродром. Не помню, то ли Вязьму, то ли Смоленск бомбили. Превышение над уровнем моря до четырехсот метров. Ну и идем домой, прошли Клин. Стрелок-радист говорит:
– Командир, сзади-ниже все время идет самолет.
Я говорю:
– Да-а-а-а?! Смотри, батя, не зевай!
Вася был старше меня на семь лет, я его «батя» звал. Включаю радиовысотомер. Четыреста пятьдесят, четыреста двадцать пять, ниже я не могу спускаться. Спрашиваю:
– Что у нас?
– Идет на нашей высоте и приближается.
Я говорю:
– Да-а-а-а?! Не зевай. Сейчас сыграю «Сулико».
Беру и выпускаю закрылки. У меня минимальная скорость, на которой я могу держаться в воздухе, меньше, чем у истребителя. И он, чтобы не проскочить меня, делает отворот вправо, и луна осветила фашистские кресты! «Батя» не выдержал, как дает длинную очередь! Я спрашиваю:
– Ты не в своего стрелял?
– Нет, командир. «Мессер», я видел свастику. Вон, горит на земле!
Я говорю штурману:
– Пометь это место.
Истребитель близко подошел, и длинная очередь, возможно, убила летчика. Летчик на ручку навалился, а земля-то рядом была, ударился. И загорелся. Прилетаем, докладываем.
Командир полка взял штурмана, стрелка, и они слетали на Ли-2 в Клин. На «газике» на место добрались. При возвращении сообщают:
– Сбит «110-й».
Стрелку – орден, мне – благодарность. Вот так.
Потом мы сбили еще одного, это я сам видел. Говорят, что я и третьего сбил, но я не видел и не хочу прихвастывать. Двух – сам видел.
– Вы, как летчик АДД, были в подчинении у Голованова?
– Хорошо, что вы вспомнили этого человека. Подзабыли его, а надо помнить. Он сделал великое дело: организовал 18-ю воздушную армию дальней авиации, стал командующим дальней авиацией.
Он был вхож к Сталину и предложил ему в связи с большими потерями переучивать дальнюю авиацию на ночные действия. Сталин согласился. Переучили на ночные боевые действия и на B-25, и на ДБ-3ф, Ил-4 его потом называли. И сразу боевые потери уменьшились. Это заслуга Голованова.
Еще он хотел подчиняться не ВВС, а Сталину, и задания получать от Верховного Главнокомандующего, но Главкому это не нравилось. И все задания мы получали от командования. Я считаю, что тут Голованов «перегнул».
– Вы сразу начали летать ночью, когда в полк пришли? Или сперва днем?
– Слава богу, меня не посылали на боевые вылеты днем. Кое-кого посылали днем в разведку. Хорошо, если погода была плохая – от «мессера» на Б-25 не уйдешь, прилетали все в дырах. Потом переучились и стали летать ночью. Первый боевой вылет был на Курск. Вот тут мне и врезали. Ой, страшно… Штурманом был Саша Попов. Нам заранее, перед вылетом, задали высоту бомбометания – три или четыре тысячи, точно не помню. Летим, штурман говорит: