Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом
Шрифт:
– Как встретили 9 Мая?
– Утром проснулись от стрельбы. Не поймем, в чем дело? Оказалось, что война окончилась! Командир дивизии построил три наших полка, всех поздравил. А после этого наша эскадрилья пошла на боевой вылет на Чехословакию. Отбомбились. Подлетаем к аэродрому, и слышу, как командир дивизии передает открытым текстом: «Малюкин! Я – Добыш! Пройти парадным строем над аэродромом!» Я передал приказ командиру. Мы девяткой низко прошли на скорости над аэродромом, разошлись веером, как будто на параде. Сели… Да, война – это самый яркий эпизод в моей жизни. Раньше снилась, сейчас уже нет…
Темеров Владимир Викторович
Я родился 15 августа 1925 года в городе Одессе в семье рабочего. Мой отец, Виктор Владимирович Темеров, работал на кожевенном заводе, пройдя путь от рабочего
В 1933 году отца направили на станцию Днестр под Одессой секретарем партийной организации. Там я пошел в украинскую школу. Я помню день, когда зазвонил телефон. Отец поднял трубку, послушал и изменился в лице – убили товарища Кирова. Было больно и страшно. Мальчишка, я тяжело переживал эту трагедию. Через год вернулись обратно в Одессу. Отца направили на учебу в Высшую коммунистическую сельскохозяйственную школу имени Кагановича. В 1937 году, во время выборов в Верховный Совет, отца назначили председателем избирательной комиссии по Одесской области. Тут я впервые в жизни проехался на автомобиле М-1. Надо сказать, это были не простые годы. Отчетливо помню шпиономанию, плакат в центре города, изображавший наркома НКВД Ежова, в «ежовых рукавицах» которого корчились враги народа. Доходило до абсурда. В школе изъяли тетради, на которых была изображена Спасская башня. Оказалось, что если посмотреть в лупу, то там якобы вместо окон висельники нарисованы. Или вдруг находили, что на коробке со спичками буквы СССР были изображены таким образом, что в просвете букв усматривались лики святых. Аббревиатура расшифровывалась, как «Сорок святых спасут Россию». Нам внушали, что это все происки врагов народа и церковников.
Отец, слава богу, не подвергся репрессиям. Хотя мы этого опасались, поскольку мой дед, Владимир Иванович, был титестером, дегустатором чая, и умер в 1916 году в Шанхае. Ведь тогда в каждой анкете надо было указывать, имелись ли родственники за границей. А на станции Днестр все руководство арестовали. И думаю, если бы отца не отправили в школу, он бы так же мог пропасть не за понюх табаку.
Очень близко к сердцу все мы воспринимали испанские события. Помню, в городском саду висела большая карта Испании, на которой была обозначена линия фронта. Ежедневно мы ходили, смотрели, переживали. Потом встречали корабли с испанскими детьми. Воспитывали нас в духе патриотизма, исключительной любви к своей Родине. Я ходил в одесский Дворец пионеров, где занимался в стрелковом кружке, кружке судовождения. В школе мы сдавали нормативы ГТО, БГСО, «Ворошиловский стрелок». Я мечтал пойти или на флот, или в авиацию. В это время в городе создали артиллерийскую, военно-морскую и авиационную спецшколы. Некоторые мои друзья в них поступили. Помню, во дворе нашего дома появился Полтавченко в бескозырке, в морской форме… Как я ему завидовал! Я не стал поступать, поскольку в аттестате за 7-й класс у меня стояло «посредственно» за поведение. Я так подозреваю, что мне поставили эту оценку, поскольку учительницу по естествознанию обозвал каракатицей, а она это услышала.
В 1939 году отца призвали и направили в 95-ю стрелковую дивизию, стоявшую в Котовском. Вскорости началась финская война, и дивизия ушла на фронт. Декабрь месяц, идут самые ожесточенные бои на Карельском перешейке, а от отца нет писем. Мы очень переживали! Помню, когда отец прибыл с фронта в пропотевшей буденовке, я ее тут же напялил на голову и побежал на улицу хвастаться. Привез он и трофеи – несколько кусков мыла, аромат которого меня потряс, французскую пудру «Кати»… За бои на линии Маннергейма отца представили к ордену Красного Знамени. Он поднял залегшую под огнем роту и захватил дот. Но наградили его медалью «За боевые заслуги». Тем не менее получать ее он ездил в Москву, где товарищ Калинин лично вручил ему эту медаль.
В 1940 году 95-я стрелковая дивизия пошла освобождать Бессарабию. Надо сказать, что во всех наших школьных учебниках Бессарабия была заштрихована как территория, временно не принадлежащая СССР. И уже буквально в августе 1940 года он нам направил документы, и мы с мамой поехали в Кишинев. И вот мы попадаем в сказочную страну. Мы знали, что буржуазия гнетет по-всякому народ, что они несчастные, бедные и прочее… В Одессе были трудности в этот период – сахара не было, масла не было. А тут…
На первом этаже нашего дома был магазин колониальных товаров Лункевича. В нем было все – от керосина и до торта. На рубль давали 40 лей. Бутылка вина стоила 10 лей, то есть 25 копеек. Вот тогда я попробовал хорошего вина. Я, конечно, не пил, но, когда приходил в магазин, мне всегда рюмочку вина наливали. Была у нас бутылка ямайского рома с улыбающимся негром на этикетке, стоявшая, как украшение, на комоде. Она стоила 5 рублей – это считалось страшно дорого.
Я подружился с сыном Лункевича Володей, бывал у них дома. Жарко спорили о том, чья техника лучше – наша или немецкая. Он мне доказывал, что «мессера» – это настоящие самолеты, а я с пеной у рта доказывал, что наши И-16 лучше. Однажды Лункевич мне говорит: «Володя, скажи мне честно, неужели из-за этого магазина меня могут арестовать?» Я знал, что добром это не кончится, но не мог ему это сказать. «Как на духу говорю – ничего не будет». Уже перед войной, особенно в мае, НКВД десятками, сотнями арестовывало людей. Их вели по улицам под конвоем… Пришли и за Лункевичем. К тому времени мы переехали на улицу Подольского, 62. В нем впоследствии размещалась резиденция товарища Брежнева.
В мае – июне в Кишинев с инспекцией прибыл С.М. Буденный. По словам отца, на заключительном совещании по итогам проверки маршал, сделав серьезные критические замечания, очень четко и ясно дал понять, что нападение немцев не за горами, и потребовал всемерно укреплять боеспособность. Но сообщение ТАСС от 14 июня, буквально за неделю до начала войны, дезориентировало народ. Не знали, что и думать. Вечером в субботу 21 июня я был на концерте в Доме офицеров. Оттуда проводил нравившуюся мне девчонку и домой вернулся поздно, в хорошем настроении. Часа в 3 ночи примчался посыльный из штаба 95-й дивизии. Отец стал собираться. Я взял алюминиевую армейскую флягу и, наполнив ее тем самым ямайским ромом, положил ему в «тревожный» чемодан. Он убыл – мы поняли, что началась война.
Конечно, мы были уверены в мощи нашей армии. Все в эти первые дни ждали, когда наши войска ударят и выдвинутся на территорию противника. Но этого не произошло.
Утром 22 июня мы поехали с приятелем на велосипедах на вокзал, посмотреть воронки от бомб. В воздухе барражировали И-16. Это в нас вселяло уверенность.
Буквально на следующий день семьи военнослужащих стали эвакуировать. За нами приехала машина. Прибыли мы на вокзал с вещами. Люди запрудили пристанционную территорию. И вдруг тревога! Это психологически невыносимая вещь – тревога на железнодорожной станции! Это гудки всех паровозов, вой сирены, люди мечутся в панике – куда бежать?! В итоге все собрались под деревьями. Через несколько минут на перроне стало пустынно, только вещи лежат. Слава богу, никто не прилетел, и снова все собрались. Погрузились в теплушки. И вновь тревога. Но тут уже никто не вылезал – бог с ним, что будет, то и будет. Поезд тронулся, когда уже стало темнеть. От Кишинева до Одессы 200 километров, а мы ехали трое суток через Первомайск. По эшелону, как паразиты, ползали слухи и мифы. Кому-то приснился вещий сон, что война скоро кончится, какой-то старец все это предвидел и сказал, что будет то-то и то-то. Информационный голод рождает неимоверные небылицы… В Кишиневе мне впервые пошили костюм. Поезд останавливался. Он может поехать и через 5 минут, и через час. Перед отправлением паровоз давал длинный гудок, две-три минуты ждал и трогался. Я подошел к крану с водой, стал умываться, а пиджак повесил рядом на ветку. Вдруг загудел паровоз. Я первым делом схватил мыло и побежал. И когда уже был на ступеньке вагона, оглянулся, а мой пиджак сиротливо висит…
В конце концов мы приехали в Одессу. На вокзал поезд пришел вечером. Меня поразило затемнение, полумрак, горят синие лампы. Выгрузились на перрон. Мне надо было ехать к родственникам на 28-м трамвае. Я зашел в вагон трамвая и стою. В вагоне только и разговоров, что о шпионах и диверсантах, якобы заброшенных в Одессу. Особенно следовало опасаться людей в шляпах и темных очках.
О судьбе отца мы ничего не знали. Налеты, тревоги. Бомбы рядом не падали, но тревоги были часто. Мы, мальчишки, лазили на чердак смотреть из слухового окна на небо. А нам снизу домоуправ Иванова кричит: «Вон оттуда! Вас увидят!» Не дай бог на улице ночью кто-то зажжет спичку или папиросу, ему могли дать по башке: «Что ты делаешь?! Демаскируешь!»
4 июля нас погрузили в вагоны Одесской железной дороги, и мы поехали через всю Украину и Россию под Сталинград.
На железнодорожных станциях пришлось многому насмотреться. Все они были запружены воинскими эшелонами с людьми и составами с военной техникой и заводским оборудованием. Люди зачастую ютились между станками, на открытых платформах. При этом для защиты от ветра использовались щиты снегозадержания и сено, подобранные по дороге.
На одной из станций был свидетелем печального зрелища.