Мы еще вернемся в Крым
Шрифт:
Грифт жестко, словно у него были не пальцы, а щипцы, схватил Алексея за ухо и нагнул к нарисованному плану дома:
– Где аппаратик?
Алексей взвыл от боли. Торопливо ткнул пальцем в гостиную:
– Здесь… У окна телефон! Больно!.. Вы ж… не спрашивали… Отпустите!
– Киян, как заскочим, сразу отрезай телефон, – приказал Грифт.
– Бу сделано!
– А если скачок сорвется, то знайте, никого не пощажу! – пригрозил Грифт, глядя в упор на Алексея. – Череп и кости!
Умирать Алексею не хотелось. И идти на кражу – тоже. Страх за будущее липкой паутиной охватил его всего. Алексей мысленно
– Пей! – Киян приставил к губам Алексея стакан. – Самое лучшее в подвале винсовхоза, с марками. Не дрейфь!
Алексей и сейчас помнит, как он тогда выпил с жадностью до дна, стуча зубами о край стакана.
– Закуси!
Алексей сунул в рот кусок сыра. По телу пошла теплая волна. Страх исчез, появилась надежда. Может быть, в доме художника не спят, опасно будет соваться, и все сорвется…
Потом пили еще. За удачу, за дружбу. Грифт рассказывал смешные истории. Вытащил карты, играли в «очко». Алексею фартило, карты шли в руки, он выигрывал. Вернее, отыгрывал свой долг.
Ночь была темной.
Алексей Громов сейчас, спустя годы, мысленно возвращался в то время, снова ощущал себя подростком и снова переживал напряженно-тревожную ночь. Ночь, ставшую поворотной точкой в его судьбе.
К дому шли разными путями. Алексея сопровождал Киян, чтобы не струсил, не сбежал. Улица была темной и безлюдной. Где-то вдали лениво тявкала собака. Со стороны порта доносился стук вагонных буферов, лязг лебедок, пыхтение паровоза, шум моторов. Работы в порту не прекращались и ночью.
У Алексея комок подкатили к горлу. В порту бригадиром грузчиков работал его отец. В те годы, особенно в Поволжье, была засуха, в полях под жаркими солнечными лучами выгорел хлеб, десятки тысяч людей умирали от голода. В разных странах собирали средства для спасения голодающих. Французский писатель Анатоль Франс пожертвовал свою Нобелевскую премию. Знаменитый норвежский полярный исследователь Фритьоф Нансен создал благотворительную «Организацию Нансена», которая занималась сбором и отправкой продовольствия в Россию. Порт Феодосии стал основным пунктом приема помощи. Пароходы нужно было быстро разгружать и перемещать груз в вагоны. Грузчики работали днем и ночью.
За героический труд порт Феодосии был удостоен самой высокой награды страны – ордена Трудового Красного Знамени. А Ивана Громова и с ним еще нескольких передовиков наградили правительственными грамотами «Листок Трудового Красного Знамени». Эта грамота как память об отце, висит дома в рамке под стеклом. Феодосийский художник Шнайдер рисовал Ивана Громова, и портрет был выставлен в центре города на аллее «Знатные люди Феодосии».
На той бессменной и тяжелой работе в порту отец, в прошлом отважный моряк, и подорвал свое богатырское здоровье… «А его сын, – грустно подумал Алексей, – связался с бандитами и идет грабить квартиру художника».
– Не дрейфь! – Киян больно ткнул кулаком в бок.
На другом конце улицы показались Грифт и Филин.
За каменным забором и в окнах темно. Тусклая лампочка освещала жестяной квадрат с номером дома. Сердце бешено колотилось в груди. Во рту стало
– Ты что делаешь, падла? – хрипло заорал Филин.
Но Алексей не думал ни о себе, ни о возможных последствиях. Коротко размахнувшись, он запустил крупный, окатанный морскими волнами голыш в окно дома. С гулким треском разлетелось толстое стекло, и тут же Алексей получил сзади сильный удар в ухо. Отлетел в сторону и, падая, увидел краем глаза, как в доме вспыхнул электрический свет.
– Падла! Паскуда!
Его били все трое. Яростно, безжалостно, торопливо. А он молчал, только закрывал голову руками. И чувствовал себя отчаянным героем. Это чувство придавало ему силы терпеливо сносить удары…
Залаяли соседские собаки. Захлопали двери, послышались взволнованные людские голоса. Кто-то из соседей выбежал на улицу.
– Держи хулиганов!
– Атанда! – подал команду Грифт. – Врассыпную!
Он и Киян успели убежать. Задержали Филина и Алексея, который с трудом поднялся на ноги. Филин тут же выкрутился.
– Это все он, падла! Он камень запустил в окно! Он! Прибить его надо, чтоб не ползал по земле! Мало ему дали! Мало!
Алексей и рта не успел открыть в свое оправдание, как двое мужчин скрутили ему руки. Кто-то влепил подзатыльник. А пожилая соседка воскликнула с негодованием:
– Да он же пьяный! Несет, как из бочки!
Подошла мать Лары и испуганная Лара. В ночной белой сорочке, поверх которой был накинут цветастый халатик, в шлепанцах на босую ногу. Лара с удивлением уставилась на Алексея.
– Алеша… Как же ты смог? Как же мог!.. Ты… Ты!..
Она закрыла лицо ладонями и, никого не стесняясь, заплакала. Потом круто повернулась и пошла в дом.
– В милицию его! – раздались голоса. – Там разберутся!
Алексею было горько и обидно. Слезы сами текли из распухших глаз. Кровоточила разбитая губа, и он ощущал солоноватый привкус крови. Подталкивая в спину, его повели в милицию. Не отпускали и Филина, хотя тот и пытался ускользнуть. Его задержали как свидетеля. А о том, что он бил ногами лежачего, никто не вспоминал.
В милиции разговор был коротким. Алексея никто не хотел слушать, хотя он и не настаивал. Он никого не назвал, никого не выдал. Мужественно спасал своих дружков, беря всю вину на себя. Надеялся с мальчишеской наивностью, что это ему зачтется, блатные оценят его благородный поступок.
Филина вскоре отпустили, и, уходя, он пригрозил Алексею, показав сжатый кулак.
Дежурный старшина, крупный телом, с запорожскими усами, обходительно разговаривал с матерью Лары, обещая «довести дело до конца» и примерно наказать злостного хулигана.